Work Text:
Недавно Германия кое-что заметил.
Хотя "недавно" — понятие относительное, да и "заметил" здесь не совсем подходит… Скорее, не Германия это заметил, а зрелище само бросилось ему в глаза. Да и как оно могло не броситься, когда реакция на контакт выражалась так явно?
Увидел-то Германия это давно, но видение упорно игнорировалось на протяжении очень долгого срока, пока он не подумал выяснить все самостоятельно.
Поэтому Германия решил прикоснуться.
Этот проклятый завиток на его голове… Он то и дело мельтешил перед глазами, раздражая и приковывая взгляд, сильно выбиваясь из общей картины. Торчащий, будто обладающий собственной жизнью на голове владельца, он выглядывал в сторону как подсолнух, тянущийся к солнцу. Уютно раскинулся на его голове пластом, верно ленивый кот, точно знающий, что его всегда будут оберегать и защищать, несмотря на любые проступки. На тренировках он колыхался, качаемый легким ветром, а при встрече издали выдавал личность своего носителя: в конце концов, не так много в мире людей с подобным неукротимым, странно топорщащимся завитком около челки.
Так он торчал и привлекал всеобщее внимание, черт его побери. И Германия не знал, чего хотелось больше: пригладить его или вырвать. Но прежде необдуманных поспешных действий, конечно, нужно все досконально изучить — а вдруг он выполняет какую-то важную функцию и от него ни в коем случае нельзя избавляться?
Бедный Италия не подозревал, какие планы по захвату его волос строились в чужой голове. А виновник торжества смиренно ютился посреди растрепанных прядей, занимая лидирующую позицию, ведь среди остальных волосков к нему относились аккуратнее всего, словно сделан он был из стекла.
И, таким образом, в один день, возвращаясь с тренировки в собственный дом вместе с Италией, Германия прикоснулся.
Он ощупал пальцами волосок, прочувствовал невесомость завитка. И хоть с виду волос казался очень тонким и неустойчивым, на деле он был невероятно прочным, железной хваткой цепляясь за кожу головы Италии. Становилось понятно, как спустя столько лет Италия до сих пор не умудрился случайно оторвать его. При мысли об этом Германия невзначай потянул волосок.
И что заметил Германия?
Реакция Италии была неоднозначной. Его глаза расширились, приняв форму блюдец, щеки начали розоветь, постепенно сливаясь по цвету с излюбленным соусом болоньезе, а губы слегка приоткрылись. Он остановился как вкопанный.
Германия подумал, что Италия сломался.
"Может, — поразмыслил он и нахмурил брови, — эта штука как-то отвечает за его активность?"
— Ммфф… — дыхание Венециано стало тяжелее. Он завис секунд на десять, и одни лишь втягивающиеся и вытягивающиеся ноздри служили признаком жизни. — Г-гер..мания…
— Что это за волос, Италия? — с искренним интересом спросил Германия.
Италия опустил взгляд в сторону и дернул губами. Ему становилось жарко в спортивной кофте, и даже прохладный вечерний ветерок не был способен остудить его кожу. Италия стеснительно разглядывал дорожку под ногами, копаясь носком в земле.
Германия сжал завиток сильнее.
— Охх… — Италия провыл фальцетом, затихая и шумно дыша под конец. Пот скопился на его шее, а ноги теряли твердость. Стоять без опоры стало значительно тяжелее. — М..м..Герм… л-лучше не т-трогай… — голос так внезапно подвел итальянца, заикаясь и лишая способности говорить своей стандартной громкостью, когда это было необходимо больше всего. Впрочем, его тихий писк был практически неслышен, отчего Германия повел бровью, как бы спрашивая "что ты сказал?", но переспрашивать не стал.
Германия хмыкнул, будто мысленно делая заметку, и отпустил.
Оставшуюся часть дороги Италия не поднимал глаза, а перед ужином пропал в ванной.
Германия заметил, что каждый раз при прикосновении к завитку Италия становился тише.
Возможно, этот волос был неким переключателем из сумасшедшего гиперактивного состояния в спокойное и покладистое. Но правда ли это? И почему тогда Италия не прикрывает и никак не пытается спрятать столь опасный для него самого волосок?
И после долгих, томительных догадок, вызывающих головную боль, Германия стал потягивать завиток всякий раз, как Венециано начинал раздражать своей излишней говорливостью. Италия пунцовел, открывал и закрывал рот аки рыба, начинал мелко дергаться.
Больше всего Германии нравились две вещи: тишина и когда его никто не доставал. И этот чудо-волос обеспечивал мужчине оба желания разом — ну как тут не радоваться? Подводные камни, правда, были. Люди странно поглядывали на них, но Германия или не видел, или предпочитал не смотреть.
Жизнь продолжалась. Италия радовался, бегал, весело кричал, плел венки из цветов близлежащей полянки, делал комплименты дамам, гладил кошек и собак, подкармливал чаек. А завиток все стоял торчком и выглядывал, и кончик его заманчиво закручивался и поблескивал рыжим на солнце.
А Германия иногда дергал несчастный волосок и заставлял Италию мычать и трястись.
—…так вот, я и говорю им, что в моей стране летом всегда вечная жара! И обгореть легко, ве. А они удивляются и говорят, что в туристическом агентстве им обещали совсем дру… А-а-хх! — вдруг невероятно увлекательный монолог Италии был вынужден оборваться резким глубоким стоном, поднимающимся из недр груди.
— Италия, ты пришел фильм смотреть или болтать? — Германия негодовал и резко потянул итальянский завиток. — Меньше слов, больше дела!
Германия немного насторожился, когда вслед не последовало привычное игривое "есть, капитан!". Он повернулся в сторону Италии.
Венециано прямой стрункой сидел по правую сторону, крепко держась пальцами за жесткую обивку дивана. Глаза прикрыты, дыхание громкое и тяжелое. Его грудь вздымалась, а сам Италия весь сжался бедным щенком. Увидев боковым зрением, как его некультурно разглядывают, Италия отвернул голову. Паникующе сглотнул накопившуюся слюну.
Германия не заметил, как инстинктивно начал успокаивающе поглаживать волосок ногтем.
— Ита—
— Ммм! — Италия стал периодически колебаться так, будто по его телу проходили разряды тока, он лихорадочно выпустил воздух изо рта, суетливо вертел тазом. Пальцы дрожали. — А-а! А... — парень неконтролируемо протягивал гласную, а брови сдвинулись к переносице. Мерцание телевизора отражалось на его лице рефлексами разных цветов, сменяясь то теплыми, то холодными оттенками.
Германия хотел было извиниться и погладить Италию по спине, но Венециано сам внезапно придвинулся к мужчине и обхватил его руками за торс. Кисти Италии сильно дрожали: Германия мог почувствовать это по мандражирующимся пальцам, которыми он ухватился за рубашку Германии. Головой Италия терся о чужое плечо, продолжая издавать неразборчивые звуки и слова.
— Что такое? Италия, я сделал тебе больно? Mein Gott*, извини… Почему ты не говорил раньше? Я бы прекратил, — одной рукой Германия стал гладить голову, не трогая проклятый завиток, а другой осторожно проводил по спине.
Италия нащупал запястье Германии, медленно продвинулся от запястья к ладони и вложил в нее свои пальцы, а затем еще сильнее вжался в мужчину.
Германия несколько смутился и большим пальцем нежно поглаживал костяшки Венециано.
После этого инцидента… нет, не просто инцидента. Давайте обозначим его, допустим, инцидентом "А"? Так вот, после инцидента "А" Германия серьезно испугался, взял всю свою волю в кулак и постарался отучить себя от навязчивой привычки щупать волосы друга при каждой выдающейся возможности.
Италия, казалось, обрел второе дыхание и стал веселее пуще прежнего. Но иногда случались моменты, когда в его глазах проглядывала какая-то неуловимая эмоция. То была или тоска, или сомнения — это нельзя определить безошибочно, Германия не мог залезть товарищу в голову.
И снова Италия бегает, прыгает, переводит на себя все внимание, подкармливает животных и живет своей обычной итальянской жизнью. Он побывал в гостях у брата, следом его похитили страны союзников и его в очередной раз спас тот-кто-всегда-спасает. Рутина.
Все шло своим чередом. И все равно создавалось ощущение неправильности происходящего: фальшивая улыбка, фальшивые искры в глазах, фальшивый смех. Все чудилось ненастоящим, искривленным. Будто Италия в чем-то пытался убедить других, если не самого себя.
Возможно, Германии все эти мысли подкидывало разыгравшееся воображение, но будем честны, как часто воображение устраивает розыгрыши над Германией? Ему хотелось бы, чтобы ответ был обнадеживающим, однако увы.
Эта дума накрепко засела в его голове, и со временем одно стало известно точно: Италия определенно что-то скрывает. Доказательств тому не было, а интуиции Германия никогда особо не доверял, и все же, что-то подсказывало, что в этот раз он не ошибся.
Их общение продолжалось ровно так же, как и шло до инцидента "А", но Германия чувствовал, будто внутри него чего-то не хватает. Мифическое ощущение, как если человек потерял руку: знаешь, что она важна для твоего организма, что совсем недавно она была у тебя, но пошевелить ей ты больше не можешь, и это отдается разочарованием и необъяснимой ноющей болью в сердце. Будто он приблизился на шаг к Италии, был столь близок к разгадке тайны, но отошел еще на десять шагов назад. Это раздражало. Германия не любил оставлять дела неоконченными.
Спустя некоторый промежуток времени Италия начал пропадать по ночам. Он всегда любил тайком подкрадываться в постель Германии и мирно сопеть в отключке до самого утра, а то и обеда, и сон итальянца был таков, что разбудить его невозможно даже танком. Германия привычно вздыхал, когда в шесть утра неизбежно находил в своей кровати младшего Варгаса, которого здесь точно не было перед тем, как он ложился спать. Иногда Германия просыпался по ночам и никакие кошмары, секунду назад мучавшие сонный разум немца, не могли сравниться с раздражением и одновременным облегчением, когда он обнаруживал рядом с собой огромный теплый комок, спрятанный под одеялом.
Сейчас кошмары продолжали одолевать его сознание, стоило ему перестать чувствовать под боком тот самый комок. Горло пересохло от паники.
Германия решительно встал с кровати. Его зрение, затуманенное от отвратительного сна, заставляло голову кружиться, и он прошел на кухню налить стакан воды.
Родные бело-серые кафельные плиты, залитые тусклым лунным светом из окна, вносили некое спокойствие в душу вымотанного Германии. Постепенно он стал успокаиваться, а прохладная вода окончательно остудила голову. Он не мог отделаться лишь от одной мысли: куда запропастился Италия?
По возвращении в спальню, Германия наткнулся взглядом на невесть откуда взявшийся комок. Германия удовлетворенно выдохнул: разумеется, Италии всего лишь отходил в туалет, а сейчас видит уже десятый сон. И каким же глупым немец был, что разволновался с пустого места?
Когда Германия, окончательно расслабившись, улегся в постель, он не знал одного.
Италия открыл глаза.
В следующие разы Германия часто просыпался в пустой кровати. Это стало настораживать.
Что, если Италии наскучило?
Что, если Италии перестало нравиться спать рядом с ним?
Что, если он Италии н а д о е л?
Днем Италия вел себя как обычно рядом с ним, не подавая своим видом никаких признаков, что ему неприятно находиться с немцем, но это нисколько не помогало, и Германию продолжали терзать ужасающие мысли, какие невозможно было вытравить ни пробежкой, ни излюбленным алкоголем. Он отчаянно пытался найти подвох в каждом действии Италии, каждом его слове, но вновь натыкался на ту редкую неопределенную печаль в глазах друга.
Что, если Италия мастерски скрывает свою ненависть к Германии?
Зачем Италии её скрывать?
Италия был из тех людей, кто способен открыто выражать свое недовольство, пряча горькую правду в мягких интонациях и теплых улыбках, а когда его что-то волновало, он бежал с другого конца света, только чтобы спросить, бывало, Германию: «А ты меня ненавидишь?»
Германия никогда не ненавидел.
Потому и беспокоился, неспособный отвлечься от навязчивого страха.
В одну из ночей, после особо ужасающего кошмара, у Германии была всего одна нужда, имеющая шанс привести мужчину в подобие живого человека. Невероятно хотелось умыться.
Как назло, ванная была заперта.
Германии не оставалось ничего, кроме как разочарованно облокотиться о деревянную дверь и прислушаться.
Неразборчивые звуки донеслись до его слуха, подобно скулежу, и еще один, смутно знакомый другой звук.
Странно, собаки в ванной никак быть не могло.
Затем Германия вдруг вспомнил, что его кровать пуста.
До Германии запоздало дошло осознание, что в ванной мог находиться только Италия.
А второй звук — это…
Ох.
Ох.
Германия спешно отошел от двери и быстрыми, но как можно более тихими шагами добрался до кровати.
Он отказывался принимать это.
К сожалению, после услышанного Морфей запер двери своего царства и категорически отказывался дать Германии пройти. Когда Италия вышел из ванной и лег в постель, немец усердно пытался принять спящий вид, и, похоже, ему это удалось — Италия с судорожным выдохом осторожно накрылся одеялом, и больше с кровати не вставал.
Всю оставшуюся ночь Германия не мог выкинуть произошедшее из головы.
Неужели поэтому Италия пропадал каждую ночь?
А он, дурак, переживал тут.
На всемирном собрании, посвященному отоплению перед предстоящей зимой, как всегда, говорил по теме только Германия. Англия со своим «вы, чертовы козлы, никак не хотите снижать цены на электричество» собирался покинуть беседу, но очевидно напоролся на привычное:
— Mon amie**, только ты виноват, что у твоей страны нет денег на отопление, о-хо-хо-хо!
— Придурок, ты сам экономишь на электричестве! Мы в одинаковом положении, — зло шикнул Англия на больно обнаглевшего Францию.
Франция оскорбился.
— У нас настолько тепло, что нам и не нужно отопление, cher Angleterre***.
— Врешь, лягушатник, я видел, как ты трясешься от мороза и устраиваешь забастовки, чтобы снизили цены на электричество!
— Ах, да когда такое было? Сколько лет прошло…
— Это было прошлой зимой.
— Как быстро летит время…
— Не морочь мне голову, осел!
— Чуваки, а давайте попросим Японию создать огромного робота, который будет пулять огнем по воздуху, чтобы больше никогда не платить за отопление? — глаза Америки загорелись азартом. — Я готов вложиться.
Синхронное «заткнись» разнеслось по залу.
— Тц, ну и ладно. Однажды, ребят, вы поймете всю мощь моих идей, и тогда вы будете умолять на коленях, чтобы я вам помог…
— Надеюсь, этого никогда не случится.
— …и я спасу всех, кроме Англии. Потому что я герой, ха-ха!
Жаркая дискуссия продолжилась дальше, разве что скучающий Америка уселся рядом с Италией и стал вести бессмысленные беседы.
— Кстати, чел, мне всегда было интересно, что за завитушка у тебя на голове? Это типа антенна, с помощью которой ты ловишь связь с космосом? — рука Америки начала тянуться к волосам Италии, намереваясь потрогать, но была перехвачена на половине пути жесткой хваткой.
— Нет! — раздался громкий вопль, на который обернулось несколько рядом сидящих стран. — Я, — Италия ласково улыбнулся, — не очень люблю, когда трогают мои волосы. Они потом такие лохматые становятся, ве, — Италия отпустил руку, заметив, что Америка больше не намеревался совершить нападение на его голову.
— Ой, прости, чувак, я не знал! — Америка, смеясь, почесал затылок и откинулся на стуле назад. Весь наблюдавший народ отвернулся, достаточно было ему вытащить откуда-то бургер — Ф кфк тебе мвя свупер крушая идея ш робтом? Шогласись, эмфктивная! — он прожевал кусок и вытер рукавом куртки рот. — У тебя же тоже проблемы с отоплением?
— Ве, да, у многих в моей стране нет отопления, но и температура у нас ниже нуля практически не опускается. Иногда так тепло, что можно спокойно гулять в свитере!
— Же-е-есть, Италия, как вам не холодно? Типа, у вас вообще отопления нет? Как вы живете? — Америка наклонил свою голову набок.
— Ну, мы привыкли. Меня с Романо, например, заставлял закаляться Германия, так что мне уже совсем не холодно! — карие глаза тепло улыбнулись собеседнику. — В любом случае, наша зима никогда не сравнится с зимой в России, бр-р, — Италия буквально начал дрожать, и Америка не мог сказать, от холода или от страха.
— Звали? — неведомым образом Россия очутился рядом с разговаривающими.
Америка внезапно зажевал бургер с таким аппетитом, будто никогда не ел ничего вкуснее на свете. Италия насвистывал мелодию, которая известна только ему самому.
— А-а-а, значит, мне послышалось! Извините, — и он пропал так же неожиданно, как и появился.
На том собрание и закончилось.
Германия подал Италии куртку и сам надел свою, следом они вышли на улицу.
— Италия, ты снова проспал половину собрания.
— Ве-е, — Италия зевнул, — я не виноват, что они ужа-а-асно скучные! Настолько скучные, что мне снилось, как я спал на собрании, потому что оно было та-а-кое скучное! Даже думая об этом сне, я хочу заснуть от скуки.
— Ты преувеличиваешь. Можно было хотя бы попытаться слушать, когда речь идет о благополучии твоей страны.
— Хе-хе, прости! — он пожал плечами. — В следующий раз я постараюсь слушать.
— Ты говоришь так каждый раз, Италия — Германия строго посмотрел на друга из-под нахмурившихся бровей, на его лбу забавно выступили морщины.
— Ты слишком много нервничаешь, Дойцу, расслабься, все хорошо! У меня нет больших проблем, с которыми нельзя было бы справиться, так ч—
— Потому что тебе помогаю я, — он сжал переносицу большим и указательным пальцем. — Ты же знаешь, я не могу тебе помогать все время. Тебе нужно научиться самостоятельно решать свои проблемы. И, Италия… — Германия медленно отвел глаза.
— М-м? Что такое?
— У тебя появилась девушка?
Италия остановился, словно его обдало ледяной водой.
— Что?
— Просто в последнее время ты, эм… — Германия стремительно покраснел, — ладнозабудьэтоневажно, — пролепетал он на одном дыхании.
— Нет, у меня нет девушки… — он ответил настороженно. — Или ты про ту чудесную даму с щеночком в парке? Так я с ней просто разговаривал, она разрешила мне погладить щеночка! — Италия резко повеселел, и в его голос проникли знакомые озорные нотки. — Ты и сам все видел.
— Да нет, мне просто показалось.
Черт, Германия ведь планировал прояснить все сегодня. Он уже продумал все дальнейшие ответы, и все они заканчивались чем-то вроде:
— Ве-е, как ты узнал?! Да, — Италия бы смущенно улыбнулся, — появилась недавно одна… прекрасная девушка. Она такая милая! Мы сходили на несколько свиданий, и, — он бы стал перебирать пальцы, мечтательно глядя в небо, — я не хотел афишировать это, пока она сама не захочет, но раз ты сам догадался, то… — Италия посмотрел бы на Германию взглядом, говорящим «я растопчу все твои надежды», — мы начали встречаться. И однажды мы съедемся, поэтому я не смогу больше проводить ночи у тебя, прости!
А Германия бы выдавил улыбку и сказал:
— Да, я все понимаю. Поздравляю с отношениями.
И Италия поблагодарил бы его, а затем они разошлись как старые приятели, и Италия навещал бы его раз в год, рассказывая, как он счастлив со своей новой очаровательной девушкой, и совсем не скучает по Германии; по прогулкам; по их совместным ваннам; по необычным кафе, куда часто заводил его Италия и расхваливал каждое; по кинотеатрам; по тренировкам, где за них обоих отдувался один Германия, а Италия старательно пытался избежать любых нагрузок, а в итоге бежал со скоростью света, когда Германия грозился выбросить все макароны; по объятиям; по тому, как близко прижимался к Германии порой ночами, как интимно это было и как абсолютная тишина хранила их тайну, и какими сокровенными Германии казались эти момен—
Нет.
Италия поблагодарил бы его, и это единственное, что должно волновать Германию.
Но у Италии нет девушки.
Следовательно, он пропадает в ванной не из-за девушки.
Неужели…
— У тебя появился парень?
Италия слегка покраснел.
— Нет, у меня никого нет. С чего… ты это взял вообще, в-ве?... — Италия стремился сохранить спокойное лицо, но дрожащий голос стирал все его старания под ноль.
— Может, мне кажется, но в последнее время ты ведешь себя как будто что-то скрываешь. Но ты всегда рассказываешь все, что тебя беспокоит, поэтому я подумал, — взгляд Германии упал на землю, — что случилось что-то важное.
— А-а? Но ведь у меня все как всегда. Ве-е, так ты волновался за меня! — Италия радостно встал на цыпочки и начал легонько трясти Германию за плечо. — Ты такой добрый, Германия!
Германия приобнял итальянца одной рукой.
— Пошли уже, темнеет.
— Можно к тебе? Твоя страна ближе, а я слишком устал для долгих перелетов!
— Ладно. Пойдем.
Перелет был утомительным для двух стран, невыносимо уставших от саммита. По прибытию домой они впервые за долгое время вместе приняли ванну: Италия плескался пеной и лепил из нее незамысловатые фигуры, и одни лишь круги под глазами выдавали его подлинную усталость.
Ванна малость смогла укротить хаос, царивший в сознании Германии, и сбросить весь стресс, накопившийся из-за сегодняшнего балагана. Италия, напротив, вымотался до такой степени, что задремал прямо там, и немцу пришлось будить его, чтобы этот болван дотерпел хотя бы до кровати.
Италия не был бы Италией, если бы не делал что-либо наперекор Германии.
Германия осторожно вылез из ванны, аккуратно положив голову друга на бортик, дабы несчастный итальянец не захлебнулся водой, а сам пошел за полотенцами и одеждой. После того, как немец оттерся и приоделся, настала очередь Италии: Германия в тысячный раз за сутки горько вздохнул; Варгас явно не собирался вставать.
Германия спустил воду с ванны, и, вооружившись полотенцем, приступил к сушке неподвижного тела. Махровое полотенце медленно скользило по телу итальянца, пройдясь по груди и животу, слегка розоватым от горячей воды, — они очень любили принимать теплые, едва ли не кипяточные, ванны после особо тяжелых дней, отогреваясь от холода на улице, — обогнуло плечи, растирая их массирующими жестами. Кожа Италии всегда была украшена загаром, временами напоминая голодному с тренировки Германии свежеиспеченный хлеб: солнце в Италии никогда не было щадящим. Правда, на удивление, у Венециано иммунитет к солнцу был больше, чем у его брата — может, солнце приняло его за своего, потому и палило не столь агрессивно?
Ладони Италии были очень мягкими и совсем не шершавыми, несмотря на постоянное лежание в траве, готовку и мытье посуды — конечно, ведь кто, как не Германия, ненавязчиво подставлял тюбик с кремом для рук на тумбочку возле кровати?
Его ладони были вполовину меньше ладоней Германии — и эта крохотная ладошка с маленькими пальцами смотрелась так трогательно и хрупко на фоне больших, медвежьих лапищ, увешанных многолетними шрамами с войн, с длинными пальцами — но пальцы Германии нельзя было сравнить с пальцами пианиста, это были пальцы человека, сотни раз касавшегося оружия; они не были утонченными и аккуратными, не казались обманчиво слабыми — напротив, они выглядели крепкими и надежными — его пальцы, казалось, до сих пор хранят на себе невидимые следы мозолей от пережитых войн. Руки Италии же выглядели так, словно созданы для кулинарии и милых кошечек, которые так хотят быть поглажены этими превосходными нежными ладонями, никогда не приносящими никому вреда.
Полотенце ласково прошлось по ногам Италии: его колени были усыпаны синяками то от бесчисленных спотыканий и последующих падений во время беготни за голубями, то становившимися жертвой изнурительных тренировок Германии. Генетика, видно, обделила Италию растительностью на теле: что на лице невозможно было заметить редкие проблески щетины даже самым вооруженным глазом, что само его тело выглядело таким бархатным и гладким, чему Германия молча думал «вот повезло».
Он бережно поднял тело Италии — по тому, как легки и точны были его движения, можно было понять, что подобное Германии было совершенно не в новинку.
Бессознательное тело, в итоге, оказалось там, где и должно было быть — только полотенце, накинутое поверх теплого воздушного одеяла, совсем не вписывалось в картину уютного уголка Германии.
Италия нарочито лениво потянулся и, промычав, довольно открыл глаза.
— Ты, — Германия грозно посмотрел на Венециано. — Так ты не спал все это время.
— А-а? — Италия зевнул, прикрыв рот ладошкой. — Ве-е, конечно, я спал, Дойцу.
Германия прищурился и окинул Италию строгим взглядом.
— Уа-а-а, ладно, но мне просто так нравится, когда ты меня вытираешь! Чувствую себя младенцем, — он хихикнул. — Я не виноват, что ты такой заботливый, когда думаешь, что никто не видит!
— Ужас. Завтра будешь тренироваться вдвойне.
— Не-е-ет, не хочу тренироваться, — Италия обиженно исчез под одеялом.
— Это не обсуждается. Спокойной ночи.
Из-под одеяло послышалось невнятное «шладких шнов».
Ночь вступила в свои права, подарив обоим странам долгожданный сон. Зашторенные окна не позволяли тусклому свету снаружи нарушить покой стран, тишина окутала комнату со всех сторон.
И тогда случился инцидент «Б».
Германия очнулся от пустого сна из-за шуршания, а затем звука прогибающегося матраса.
Он услышал тяжелое дыхание рядом с собой.
Раздались спешные шаги, и, по мере их удаления, дверь в комнату открылась и так же небрежно закрылась.
Германия резко открыл глаза. Он внезапно осознал, что все это время не дышал.
Через какое-то время, показавшееся Германии вечностью, — а на деле прошло не больше пяти минут, — дверь снова отворилась.
Когда Италия, наконец, улегся в постель, Германия повернулся к нему и посмотрел в глаза.
— Где ты был? — леденящий взгляд не спрашивал, а требовал ответа от Италии.
— Ой, я тебя разбудил? Извини, я отходил в туа—
Германия возвысился над Италией, раскинув руки по обе стороны от его худого туловища, уничтожая все шансы бедного итальянца на побег.
— Почему ты отходишь каждую ночь?
Италия побледнел.
— Я, ну… просто… — промямлил Венециано, — …эм, я…
Казалось, весь загар сошел с лица Италии. Его тело начало трястись.
— Я, это… я…
Голубые глаза замораживали Италию под собой.
— Поначалу я думал, что у тебя появилась девушка. Парень, на крайний случай. Тогда было бы понятно, почему ты так часто пропадаешь, — он вздохнул. — Но ты сказал, что у тебя никого нет. И ты все равно продолжаешь исчезать.
Италию откровенно знобило.
— Так скажи, Италия… почему ты постоянно мастурбируешь в моей ванной?
— Это не то, что ты... мг! — из его рта вышел нечленораздельный вскрик.
Германия сжал кулаком рыжеватый завиток на волосах Италии.
— Отвечай.
— Я-я… ох… — кровь прилила к лицу Венециано. Он начал глупо мычать, окончательно прекратив выдавать какие-либо осмысленные предложения.
Германия всмотрелся.
Италия дышал еще тяжелее, чем до этого. Его мягкие щеки могли сравняться и переиграть самый краснющий помидор в мире, на уголках глаз скопились слезы, руки сошлись на животе, сцепившись едва шевелившимися пальцами, и жутко дрожали, а ноги согнуты в коленях и, елозя по кровати, неловко трутся друг о друга.
Что, черт возьми, происходит?
— Отвечай. Что с тобой творится? — последние остатки терпения Германии были готовы лопнуть, как донельзя затянувшаяся тонкая нить, что он бережно охранял все эти недели. Поведение Италии переходило все допустимые и недопустимые грани.
Италия поворочался, обреченно вздохнул, и решился застенчиво поднять на него медовые глаза. Германия ослабил хватку на волосах.
— Несколько недель назад… мне начали сниться эти, — он замешкался, — странные сны, — Италия отвернулся в сторону, его щеки создавали впечатление, будто сейчас сгорят. — Н-нет, мне снилось п-подобное и раньше, но сейчас… — голос перешел на почти неслышимый шепот, — они начали мучить меня каждый день.
— Что тебе снится?
Он сжался еще сильнее.
— Хорошо. Почему тебе это снится?
Италия окинул его быстрым взглядом и снова отвернулся, прижав руки к груди.
— Эт-то из-за того, что… по-потому что…гм…
Германия зло посмотрел на него:
— Чего ты боишься? Тебе что, снится зоофилия? — он в сомнении вскинул голову набок. Что за секрет, который он боится рассказать даже Германии?
— Что? Нет! — Италия отрицательно начал трясти головой. — Я н-не из таких!
— Тогда что?
Италия неопределенно замычал.
— Ты точно не будешь меня ругать? — его шепот был едва разборчив.
Германия кивнул.
— Ну, дело в том… что когда ты трогаешь мой… этот, — он указал пальцем на прядь, накрытую чужим кулаком, — завиток… я испытываю, — Италия задумался в попытках выбрать наиболее подходящее слово, — необычные ощущения.
Германия посмотрел на него в изумлении.
— Я пытался бороться с этим, но, — Венециано сглотнул, — эти ощущения, я… совсем не могу контролировать их. Они, — с каждым словом парень становился тише, — такие, — он прикрыл глаза от стыда, — приятные. Это моя… эрогенная зона, — он окончательно скукожился, дойдя до точки кипения, и всем своим видом пытался спрятаться от Германии.
Подождите, что?
Что?
Все это время. Все это чертово время, каждый раз, каждый раз, как Германия намеревался заткнуть своего друга случайно обнаруженным способом, Италия испытывал…
Оргазм?
Германия в шоке уставился на собственную руку, зажатую в кулак на чужих волосах.
Медленно зарождающаяся истерика начала разрушать весь порядок, который Германия так тщательно выстраивал в своей голове, наивно полагая, что он не имеет никакого отношения к тому, что творится с Италией.
Осознание заставляло голову кружиться.
Он, не какая-то возможная девушка или парень, а он доводил Италию до оргазма, до появления назойливых интимных снов, ежедневно вынуждающих итальянца просыпаться в поту, и разбираться со вставшим вопросом в ванной. Это означает, что…
Италии снился он.
А он просто не мог об этом сказать.
Германия резко отпрянул подальше от лица Италии.
Италия, почувствовав появившееся свободное пространство, и убедившись, что никто не собирается его бить, продолжил:
— Я никому раньше не давал трогать эту завитушку, но тебе… я не смог отказать. Ведь тогда мне пришлось бы рассказать, что, ну… — он посмотрел взглядом, просящим понять. — Но я молчал, — Италия начал мять пальцы, — не только поэтому, мне… мне понравилось.
Германия не мог поверить в услышанное.
— Ты меня теперь ненавидишь? — Италия горько усмехнулся
Что?
— Но это ты должен ненавидеть меня, — брови немца непонятливо встретились у переносицы.
— Я хочу, чтобы ты сделал это снова, — нечитаемые глаза посмотрели ему прямо в душу.
Германия не понимал ничего.
После всего, что он натворил, Италия хотел его?
— Пожалуйста, — умоляюще проскулил Италия.
И Германия послушался. Ведь он не был бы Германией, если бы не выполнял все, что пожелает Италия.
Хватка на волосах Италии усилилась. Кулак разжался и превратился в открытую ладонь, длинные пальцы нежно, будто в первый раз, прикоснулись к завитку. Сейчас, когда Германия совершенно по-новому смотрит на этот чудодейственный волос, он видится таким тонким и важным, почти что волшебным — ведь какой эффект он производил на владельца одним прикосновением.
Италия больше не прилагал усилий, чтобы скрыть смущение. Тихие мычания дошли до слуха Германии.
— М-мх… как приятно, Дойцу, — его руки обхватили чужую шею и прижали ближе к себе, и он начал еле слышно постанывать в ухо немца. Германия чувствовал, как трудно дышал итальянец под ним, как громко билось его сердце, как тряслись руки.
Италия плавно потянул голову Германии ближе к своей. Их носы оказались плотно прижаты друг к другу. Карие, полностью обнаженные от различных секретов, глаза, встретились с голубыми.
Италия мягко его поцеловал, и это было самым лучшим ощущением, которое испытал Германию за всю свою многолетнюю жизнь. Никаких фейерверков, криков и красок не произошло в его голове — лишь звенящая пустота, но она была до того тихой и спокойной.
Будто случилось то, что должно было случиться еще давно.
Все стало так, как нужно.
И губы Германии поцеловали Италию в ответ.
Ноги Италии, что чудились такими слабыми на первый взгляд, — Италия обычно выдыхался на первом круге и бегал быстро лишь при острой необходимости, — оказались невероятно сильными, крепко зафиксировав сзади спину Германии под определенным углом, дабы тот никак не мог не то что вырваться, а банально пошевелиться.
Теплый язык легко мазнул его по губам, требуя войти, и Германия подчинился. Язык Италии ощущался невероятно нежным, и на вкус был как обожаемое итальянцем болоньезе, чему Германия про себя мысленно усмехнулся. Это было настолько по-итальянски — иметь вкус пасты. Германия улыбнулся сквозь поцелуй.
Прошла вечность, показавшаяся обоим секундой, когда они оторвались друг от друга.
Италия любовно смотрел на него полуприкрытыми, счастливыми глазами.
Он взял чужую руку и положил на свою грудь.
— Прикоснись ко мне. Пожалуйста, — и пальцы Германии начали трястись от этих слов.
Германия боязно, страшась навредить, нерасторопными касаниями стал ощупывать худую грудь Италии.
— М-м, у тебя такая прохладная рука. Хорошо, — Италия хрипел от долгого молчания, и ноты блаженства закрались в голос. Этот соблазнительный голос и сам по себе был усладой для нуждающегося Германии, — мне нравится.
Пальцы прошлись по мягкому бугорку соска Италии. Германия отметил, что по фактуре они напоминали воздушное пирожное: чрезвычайно бархатные и податливые, они прогибались от легкого нажатия, и Германии хотелось продолжать прикасаться к ним вечность.
Италия застонал, хватка на спине усилилась.
Германия мгновенно остановился, когда до его слуха дошел тихий плач.
— Н-не останавливайся, — жгучие слезы плескались в глазах Италии, — это так приятно.
Германия несколько секунд глупо смотрел на него и поцеловал, на что Италия засмеялся.
Ласковые прикосновения возобновились, и Германия больше не трясся над возможностью сделать Италии больно. Он свободно изучал грудь возлюбленного, которую видел столько раз, что не сосчитать — но только сейчас ему выдался шанс осмотреть ее наглядно, без страха быть застуканным, чем он решил воспользоваться по полной. Обе руки Германии обхватили грудную клетку Италии и бережно огладили соски. Италия откинул голову назад, завывая от удовольствия.
Каким же хрупким казалось тело Италии, в некоторых местах покрытое синяками; он никогда не мог удержаться на месте, все время бегая, падая, попадая в плен к союзникам да безрассудно натыкаясь на нелепые ловушки. Германия искренне удивлялся, как Италии удалось дожить до нынешних лет.
Руки Венециано оказались покоящимися на голове Германии, маленькими пальцами аккуратно проходясь по коротким светлым прядям. Они неторопливо перешли от волос к бровям, очерчивая форму вечно хмурых и недовольных, но в эту минуту ровных бровей. Негодование — это основная эмоция Германии, и никто не мог представить его без осуждающего взгляда из-под грозно насупившихся бровей и извечных морщин на лбу ежедневно нервничающего мужчины — ни один человек не хотел слушаться и жить по его правильным порядкам. Впрочем, нельзя было сказать, что Италия не любил его и таким.
Пальцы перешли от бровей к острым скулам — они всегда напоминали Италии горделивого орла, а взгляд был лишь под стать этому сравнению.
Германия несколько смутился от того, как жадно его пожирают глазами. Он чувствовал себя беззащитной жертвой на столе ученого, и хотя он был намного сильнее Италии, он понимал, что никогда бы не смог позволить себе дать отпор. Только не Италии.
Ему хотелось, чтобы Италия смотрел.
Ему нравилось быть в плену.
Италия гладко провел по шее Германии, погладил плечи со всей присущей ему заботой. Чмокнул в губы, а затем взял покорную руку Германии, лениво наслаждавшуюся обществом груди итальянца, и, будто кистью проводя по холсту, медленно начал спускать ее вниз по своему телу, пока она не оказалась под бельем.
Германия вспыхнул.
— А-ах, пожалуйста, — Италия потерся о матрас, — я больше не могу терпеть. Пожалуйста, — и карие глаза снова посмотрели этим умоляющим взглядом.
Рука Германии коснулась заветного места, желанными движениями скользя поочередно то вверх, то вниз, и звучный голос Венециано перешел на громкое нытье, которое Италии было неподвластно остановить. Он совсем перестал себя контролировать, — ему и не требовалось, так как сейчас в доме они были совершенно одни, — но Германия был рад слышать, рад знать, что только ему позволено доводить Италию до такого состояния.
Италия хрипел, стонал и цеплялся за руку немца, словно утопающий за соломинку, и это приносило Германии неимоверное наслаждение — быть необходимым ощущалось великолепно.
Спустя еще несколько рывков, Италия испустил последний, самый звонкий вскрик, и рука Германии почувствовала тепло, струящееся по его ладони. Он вытащил руку, окрашенную доказательством всего произошедшего между ними, томно осмотрел ее, и вытер бумажной салфеткой, находившейся в тумбочке. Германия устало упал на кровать, правой рукой обхватив Италию поперек живота, и прижал возлюбленного рядом с собой.
— Похоже, после этого мы больше не просто друзья? — изморенным голосом прошептал Германия.
Италия засмеялся.
— Дойцу, ты такой милый, ве. Но иногда задаешь очень глупые вопросы, — он правда хотел выглядеть серьезным, но улыбка все равно прорвалась наружу при виде неуверенного лица Германии, на что Германия весело щелкнул его по носу.
— Зато я не боюсь их задавать.
— У-у, ладно, один-один!
— Спокойной ночи, Италия. И, кстати, если тебе опять приснится что-то «странное», тебе необязательно отходить далеко.
Говорят, после этого в честь Италии открыли новый оттенок красного — но какой именно, история умалчивает.