Work Text:
До Роя доходит, что они засиделись в архиве, когда стрелки наручных часов показывает начало первого. Пыльная папка, схлопнувшись слишком громко, опускается на стол, сверху накрывается ладонью в белой перчатке.
– Лейтенант, – Рой разворачивается со смешком, щелкает пальцами по циферблату, – уже ночь.
На лице Ризы читается усталость и равнодушие.
– Я знаю, полковник. Собираетесь домой?
– А есть смысл?
– Предлагаете остаться в участке?
Какая догадливая. Рой хмыкает, забирает папку из чужих рук, ставит на полку, складывает за спиной руки и разворачивается к двери. Риза идет за ним шаг в шаг, тяжелые сапоги отбивают ровный ритм, скрипят несмазанные петли. Остановка.
– Прошу, – Рой кивает на выход, пропуская Ризу.
Риза поднимает брови – попытка удивиться и осудить смешивается с тенью сжатой улыбки. Проходит. Уже за порогом говорит в тональности рапорта:
– Вы же знаете, что на меня это не действует.
Рой пожимает плечами.
– Знаю. Но мне и не нужно, чтобы действовало.
Пустые коридоры утопают в тишине и полумраке – экономия электроэнергии и несколько перегоревших лампочек. Атмосфера не для слабонервных: новички, впервые оставшиеся на дежурство, вздрагивали от каждого шороха, дробящегося эхом на протяжный звон. Риза спокойна, как может быть спокойно ночное море.
После Ишвара она стала жестче – как и любой, хоть краем глаза видевший резню мирного населения. Участвовавшие либо справлялись, либо ломались и, выжив, скатывались в могилу каждый по своей горке. Рой видел здоровенных мужчин в шрамах и форме, рыдавшими, будто маленькие дети, под веществами разной степени тяжести; видел героев, совавших голову в петлю сразу после награждения. И видел таких, как Риза: несокрушимых, несгибаемых, принципиальных и сильных настолько, чтобы переварить кошмар войны и вплавить в жизнь стальным столбом – позицией.
Дверь кабинета Роя распахивается без звука, Риза снова проходит вперед, уже не ожидая словесного приглашения – достаточно и того, что Рой замирает в пороге.
– Не составите мне компанию?
– Это приказ?
– Мы не при исполнении.
С шорохом стягиваются пиджаки, опускаются – рывком и мягко – на край дивана.
– Пьете джин? – спрашивает Рой, точно зная ответ.
В честь какого-то незначительного праздника, о котором сам Рой даже не вспоминал, ему подарили бутылку хорошего джина, спрятанного за стопками книг и папок в шкафу.
Риза вздыхает.
– Не пью на работе.
– Сейчас нерабочее время.
Наливать выпивку в стаканы для воды уже давно стало привычкой, и Рой даже не планирует тратиться на что-то более подходящее. Беззвучно опускает стакан перед Ризой, со стуком – перед собой, бутылку в центре стола – между отчетами и сломанной ручкой. Стягивает перчатки, кладет на край, указывает на стул.
– Садитесь.
Риза поджимает губы, косится на ручку.
– Вы снова не выбросили?
Рой хмыкает и демонстративно смахивает лишнее в ведро.
– Теперь выбросил. Так вы сядете, лейтенант? – последнее слово чеканит по слогам, растягивая губы в улыбке с каждым новым тактом.
Риза качает головой, но садится. Берет стакан, принюхивается.
Джин она пьет. Редко и немного, говорит, что ее быстро развозит, хотя Рой так не думает. Думает, что Ризе очень к лицу легкий румянец и чуть более развязанный язык, меньший контроль над словами и действиями. Хотя, он уверен, она бы попала в монету с десяти шагов даже если бы была пьяной.
– За плодотворную работу, – Рой поднимает стакан, тянется к стакану Ризы.
– Мы ничего не нашли, – парирует.
– Найдем утром. Или днем. Смотря как будем пить.
Она улыбается под робкий звон стекла.
Первый – до дна за пять глотков на двоих. Какого беса Рой считает – непонятно никому, кроме него самого. Но он выпил недостаточно много, чтобы признаться, и потому подливает еще.
– Вам нужен адъютант с похмельем? – Риза начинает шутить, и Рой смеется – мысленно. На лице улыбка, в словах показушное удивление:
– А у вас оно бывает?
– Хотите проверить?
– Хочу.
За его “хочу” пьют еще раз, но половину. Для “до дна” мелковат повод.
Рой смотрит, подмечает четкость движений и подплывающую к ним мягкость, медленное скольжение взгляда – не острого, спокойного – по кабинету, выбившуюся из пучка прядь, кольцом свернувуюся на плече. Поправить бы, но Рой не настолько глуп и не настолько пьян, и нотка легкой небрежности Ризе к лицу. Как румянец и смех.
– Хотите что-то спросить? – тянет Риза, поймав его задумчивый взгляд.
– Какую самую глупую вещь вы слышали? – выпаливает Рой, не особо думая.
– Не считая ваших вопросов?
Колкости ей тоже к лицу, но их Рой слышит не так уж редко. Кивает.
– “Смерти нет”, – четко, без запинки.
Рой поднимает брови, подливает джин, Риза поясняет:
– Это сказал один ишварец в первый месяц бойни. – Не войны, бойни. Рой поджимает губы, втягивает со свистом воздух и делает глоток. – Ничего глупее в жизни не слышала.
Правда, ничего глупее. На смерть они насмотрелись в лагерях, на улицах, на больничных койках. Сами же ее приносили в щепотках пороха, стали, свинце, алхимии. Два взгляда одновременно на белые перчатки с красным символом, небрежно сложенные на краю стола, как смерть, покорно притаившаяся в углу и смиренно ждущая своего часа. Как же нет, если есть и совсем рядом, под боком?
– Вы циничная.
– Как и вы. – Риза смотрит в глаза, опускает веки под тяжелый выдох, делает глоток джина, наверняка теплого, если она не спускала со стакана руку. – Мой цинизм оставил меня живой, его вера не защитила от пули. Его простреленный череп давно в земле, а я сижу здесь и отвечаю на глупые вопросы.
– Не такие уж и глупые, раз отвечаете, – отражает Рой.
Риза кротко улыбается.
– Верно.
Молчат. Думают о своем: Рой – что ишварская резня не принесла ничего, кроме боли, Риза… О чем думает Риза, Рой не знает, но уверен, что о том же. Соколиный глаз, который устал смотреть в прицел под палящим солнцем безжалостной пустыни. И быть безжалостнее пустыни тоже.
– А вы? – тихо, чтобы не потревожить молчание, спрашивает она. – Что глупого слышали вы?
Что между любовью и войной нужно выбирать второе: война вернее женского сердца и живет дольше. "В горе и в радости, пока смерть не разлучит вас…"
– “Мир невозможен”, – отвечает. – Не помню, кто сказал, но вряд ли этот человек еще жив.
Допивают джин залпом – хороший повод.
За разговором пустеет бутылка. Чем больше пьют, тем менее словоохотливым становится Рой и тем менее зажатой становится Риза. Колкости уступают глупым шуткам, вопросы получают развернутые ответы. Они чаще улыбаются, реже осушивают стаканы одним глотком. Время переваливает за час, дозревает ночь, коридорами гуляет ветер, пробивающийся в открытые окна.
Рой пристально смотрит в ее глаза, едва заметно щурится.
– Риза, – впервые за очень долгое время обращается по имени, но сохраняет остатки официального тона, – представьте, что все закончилось, войн больше нет, братья Элрики вернули тела. Представьте, что все хорошо. – Глотает воздух вместе с джином, ставит стакан на колено. – Чего бы вы пожелали?
Светлые брови Ризы почти не заметно вздрагивают к переносице.
– Я не...
Рой перебивает жестом.
– Это глупый вопрос. Ответ может быть таким же глупым.
– Что ж, тогда... – Она улыбается, и Рой чувствует себя мелким идиотом, впервые увидевшим в лучшей подруге девушку, в которую можно влюбиться. – Тогда мне нечего желать. Наверное, чтобы и дальше все было хорошо и я оставалась рядом с вами. Так можно?
Ей все можно. И вить из Роя веревки, и пристрелить его, и напоминать, что в дождь от него нет толку.
– А что пожелали бы вы?
– Не выбирать, – отрезает Рой, допивая лужицу джина, рваным движением заставляет стакан скользить по столу до самого края, поднимается.
Злится сам на себя. Между страной и женщиной он выбирает страну: так есть хотя бы призрачный шанс не потерять Ризу. Знает: нельзя усидеть на встречных поездах, но пытается, как можно пытаться выбраться из затянутой петли.
– Извините. Было не лучшей идеей пить палёный джин.
– Палёный? – Риза изумляется, болтает жидкость на дне стакана. – По мне, так обычный…
Джин не обычный, а хороший, а Рой – идиот, забывший, что его самоконтроль тоже не железный. И выдержка ни разу не железная.
Если Рой – живое оружие, то точно пистолет, предохранитель которого – Риза. И чем живее она, чем больше с нее спадает военная выправка и груз прошлого, тем больше он сомневается в павильности выбора.
– Оставайтесь здесь, – говорит, подходя к двери, – я посплю в дежурной.
– Но это ваш кабинет.
Ладонь, протянувшаяся к ручке, зависает в воздухе. Скрипит стул – Риза встает, поворачивается. Рой бросает через плечо рассеянную улыбку и взгляд в никуда.
– Не могу же я выставить девушку, которую сам и пригласил.
Риза открывает рот, Рой – дверь.
– Доброй ночи, – прощается он.
В коридоре гуляет ветер. Нужно закрыть окно.