Chapter Text
Поздняя весна опустилась на Ланьгао и принесла запах тины с реки и невыносимый зной. В тени облезлой шелковицы, чьи корни давно разворотили бетонную плитку, старый, коротко стриженный и совершенно седой Лао Ли лениво перекладывал кости маджонга. Пока ему везло, и уже третья была с нужной ему картиной, но только на этой, с легкой руки его внука, виднелся уже потертый рисунок маркера.
— А я тебе говорю, что мальчишка Ван бегает за мальчишкой Сяо, — Лао Ли протер пропотевшим платком шею, где седые щетинистые волосы слипались от влаги, и выложил еще одну кость, та оказалась не его. Ма Куань, такой же старый омега с морщинами глубже дна океана, фыркнул и принялся выкладывать свои кости.
— Ну и пусть бегает. Мальчишка Сяо хоть и растет без отца, а в институт поступит, вырвется из этой нищеты. А что Ваны? То, что его отец Ван Цзяньго не потерял работу на заводе, не значит, что не потеряет. Они и живут в общежитии, спят на одном футоне. Сяо хоть и снимают, зато квартиру.
— А ты видел, видел вообще, как смотрит этот твой институтский на Вана-то? — заворчал Лао Ли. — Смотрит, да наглядеться не может. Любовь это первая, так я считаю.
— Любовь не любовь, а уедет Сяо Чжань прочь из этой дыры. Самый лучший, самый талантливый. На эстраде петь будет. Слышал, как он поет? — Ма Куань бросил взгляд на окна пятого этажа, где в крохотной квартирке жила семья Сяо. Занавеска трепалась на ветру — дешевый ситец, выцветший до блекло-голубого.
— Слышал, а чего ж не слышать? С таким-то папкой грех не петь! — закивал Лао Ли, не отводя взгляда от маджонга. Ма Куань, пораженный артритом, кости перекладывал медленно. Лао Ли не торопил, на своей шкуре знал, что такое старость. — Да только бросит он все свои мечты об институтстве. Залетит и родит еще одного маленького Вана.
— Не залетит, — покачал головой Ма Куань, — Не залетит, тебе говорю. Бросит и сбежит. В Шанхай уедет, или в Пекин.
— Да что твой Шанхай? Что Пекин? — вскинул руки Лао Ли. — Они бедные, как после стирки[1]. На такие институты деньги нужны, а откуда ж им взяться! Егонного папки зарплаты только на квартирку и хватает.
— Сяо Чжань за богатого замуж выйдет, не пойдет он за твоего Ван Ибо. — Ма Куань вертел в руках кость. — Куда этот твой Ван Ибо его приведет? В комнату в общежитие? К родителям? Сяо Чжань хороший сын, хороший мальчик. Красивый, что глаза болят. Его светлое будущее ждет, вот как я считаю. А с Ван Ибо ему светлого будущего не видать, не видать.
— С чего это вдруг не видать? — третий голос, холодный, как зимний ветер с реки, разрезал двор. Старики тут же прижали головы и обернулись.
Над ними возвышался молодой, но совершенно уставший от жизни омега. Старая одежда, кое-где в заплатках, висела на нем мешком там, где когда-то были мышцы. Но это не отменяло его стройности, красоты и элегантности — весь его облик нес следы лучшей жизни.
— Господин Хэ, — заулыбался Ма Куань, — Да вы не подумайте. Ваш Ибо-то парень работящий. Ему бы такого омегу, вот как вы — работящего. А Сяо Чжань, он…
— Вы думаете, что мой сын хуже Сяо Чжаня? Он тоже хорошо учится, и сдаст гаокао не хуже вашего любимого Сяо Чжаня. И тоже поступит в институт! Следите за своими словами, господин Ма.
— А я и говорю! — запричитал Лао Ли. — Хорошая из них пара, говорю же. Умные, красивые и работящие!
— Если кто кого и бросит, — продолжил господин Хэ, не обращая внимания на Лао Ли, — так это мой сын Сяо Чжаня. У него еще год до гаокао, и сейчас он может себе позволить отношения с любым омегой. Но потом он плотно возьмется за учебу, заберет нас с его отцом из этого города в столицу и даже и не вспомнит, как звали того омегу, с которым гулял, когда был в одиннадцатом классе.
Господин Хэ развернулся и ушел в сторону общежития; до него было рукой подать — два поворота между серых пятиэтажек. Старики переглянулись и продолжили игру, теперь обсуждая молодую пару с третьего этажа, чей недавно родившийся ребенок беспрерывно орал.
Ветер донес запах жареной лапши из ближайшего ларька, где вечно недовольный дед Ли жарил шипевшие на сковороде картофельные шкурки. На заборе рядом алел иероглиф «счастье» — остатки новогодней гирлянды, которую так и не сняли после праздников.
Густая волна людского потока катилась между рядами, смешивая запахи жареного масла, свежей рыбы и перезрелых фруктов. Воздух дрожал над раскаленными жаровнями, где в масле шипели цзяоцзы; рядом торговец в засаленном фартуке выкрикивал цены на свиные уши.
— Чжань-гэ! — Ван Ибо протискивался через толпу на рынке, стараясь поспеть за Сяо Чжанем. — Чжань-гэ, подожди!
Голос Ван Ибо терялся в гомоне:
— Свежие угри! Последний лот!
— Портреты предков — два юаня за штуку!
Сяо Чжань шага не сбавлял, ловко маневрируя среди толпы. Но Ибо был не менее ловким и пока что всего на пару цуней ниже Сяо Чжаня, так что почти не отставал. Другой вопрос, что догнать не мог.
— Сяо Чжань, ну подожди! — Ибо уже почти обижался, но продолжал стоически пробиваться мимо неприятных людей и сквозь омерзительный запах, пропитавший тут все.
Тот внезапно остановился. Любимая макушка прекратила движение, и Ибо уже было обрадовался, но стоило преодолеть те самые никак не поддающиеся пару чжанов, как Ибо вылетел к витрине с кузнечиками и креветками. Сочетание, не поддающееся человеческой логике.
— Подло, — буркнул Ибо и ближе подходить не стал. Кузнечики, хоть и мертвые и уже частично или полностью приготовленные, внушали Ибо чувство глубокой неприязни.
— Я не голоден, — Сяо Чжань сложил руки на груди и посмотрел на Ибо осуждающе. — Мне не нужны подачки.
— Это не подачки, — надулся Ибо. — Я ж от чистого сердца. Это просто баоцзы. Чжань-гэ, папе отдашь, если сам не хочешь, ну…
— Мы не голодаем, Ван Ибо, — отрезал Сяо Чжань. — И вообще, откуда у тебя карманные деньги? Отец дал? На обед? А ты купил мне булку?
— Чжань-гэ, — Ибо хотел было сделать пару шагов к Сяо Чжаню, но креветки своими черными глазами-горошинами тоже вдруг глянули осуждающе, и у Ибо, несмотря на жару, по спине пробежал холодок. — Чжань-гэ, не злись. Семья На съезжала из комнаты на нашем этаже; господин На получил работу в центре, им квартиру дали. В пятиэтажке на той стороне реки. Я помог вынести кровать и холодильник. И он дал мне пять юаней, Чжань-гэ, я просто свою баоцзы уже сожрал, твоя вот осталась.
Сяо Чжань все еще смотрел на Ибо с недоверием и какой-то обидой. А Ибо не понимал на что тут обижаться — особенно, если дело касалось баоцзы, да не с фасолью, а с мясом! Ну, купил. Сяо Чжань же покупал себе и лапшу, и баоцзы, и даже фенечки, когда господин Сяо давал ему деньги. А почему Ибо не мог? На заработанные честным трудом!
— Правда свою съел? — Сяо Чжань пожевал щеку, посмотрел на пакетик в руках Ибо, но хмуриться не перестал.
— Сожрал, еще как! — с пугающей самого себя честностью соврал Ван Ибо. — Вкусно было, жуть вообще! Чуть форму не запачкал! Подумал, что тебе понравится. Ты попробуй — сам поймешь! Ты же любишь баоцзы.
— Ладно, — Сяо Чжань отодвинулся от витрины с креветками. Ха, пока, несчастные креветки! — Идем домой. Можем позаниматься у меня, папа будет в школе до вечера.
Ибо просиял, догнал Сяо Чжаня и схватил за руку.
— Ты не пожалеешь, Чжань-гэ! — теперь они продирались сквозь рыночную толпу вместе; Ибо шел чуть впереди, маневрируя, Сяо Чжань следовал за ним. — Сейчас будешь есть или дома?
— Дома. И чай тебе заварю. Папу угостили, хороший очень чай.
Ван Ибо расплылся в довольной улыбке и крепче сжал ладонь Сяо Чжаня. И надо было разводить ссору из-за булки?
Ван Ибо любил ходить домой к Сяо Чжаню. В серой пятиэтажке, где с улицы слышалась жизнь почти всего дома, в квартире все равно было гораздо тише, чем в общежитии. Двери запирались на ключ, и никто не мог ворваться, распахивая их без спроса, чтобы одолжить перца или моркови до зарплаты.
Папа Сяо Чжаня, господин Сяо, относился к Ибо хорошо. Ибо годами ходил в гости к Сяо Чжаню на чай, или просто посидеть — послушать, как по радио передают старых и новых исполнителей.
А еще у Сяо Чжаня дома можно было привалиться к его плечу, вдохнуть его сладковато-цветочный запах. Сяо Чжань пах днем рождения Ибо — цветущим изо всех сил августом. Ибо считал это знаком, что они всегда-всегда будут вместе.
Дома у Сяо Чжаня можно было его поцеловать.
Неумелые и неловкие, эти поцелуи наполняли Ибо, как родниковая вода пересохшую глину – медленно, с глухим потрескиванием, заставляя его сердце размягчаться.
Сяо Чжань отпер дверь в квартиру. Ключ звякнул о стеклянный шарик, висевший на брелке. Дверь открылась; из квартиры потянуло чайными листьями, старыми нотными листами и только-только зацветающей за открытым окном шелковицей. Ибо вдохнул полной грудью, наполняясь запахом дома Сяо Чжаня.
Ибо сбросил кроссовки, наступая на задники. Две синие школьные куртки остались висеть на вешалке в коридоре. Сяо Чжань отправил его помыть руки после рынка; Ибо подумал, что можно было бы и не напоминать, но произносить вслух не стал.
— Садись, — Сяо Чжань кивнул на потертый диван на кухне, доставая с полки новенькую, цветастую банку с чаем. Такой на рынке не продавался, но его можно было выкупить у дальнобойщиков за приличную цену. — Папа сказал, чтобы я обязательно тебя угостил.
Ибо уместился на диване, чтобы не мешать Сяо Чжаню. Кухня была настолько крошечной, что стоять на ней вдвоем было неудобно. Еще неудобнее был старый диван, который съедал большую часть кухни, но квартира была съемной, и папа Сяо Чжаня не решался что-то менять.
Кипятильник зашипел, наполняя комнату влажным теплом.
Ибо несколько минут смотрел, как Сяо Чжань кипятил воду, а потом потянулся к радиоприемнику и прибавил громкости. Из хриплого динамика донеслись последние строчки "Луна светит по просьбе моего сердца".
На подоконнике рядом с радиоприемником стояла жестяная банка из-под каких-то консервов, в которой теперь лежали карандаши — почти все из них были изгрызены в моменты нервного напряжения перед экзаменами. Ибо не раз ловил Сяо Чжаня, когда тот пытался сожрать карандаш, и всякий раз забирал его из рук, чтобы найти более приятный способ успокоиться и отвлечься.
— Когда я вырасту, на моей кухне будет столько места, чтобы на ней можно было танцевать, — слегка раздраженно вздохнул Сяо Чжань. Ибо закивал: конечно он обязательно купит им квартиру с просторной кухней.
Сяо Чжань поставил на стол две чашки. В его — аккуратно налитый чай. В чашке Ибо — почти до краев, с тремя плавающими листочками, которые он никогда не вылавливал.
— Ты точно съел свою баоцзы? — Сяо Чжань положил на стол, между ними, булочку в бумажном пакете. Ван Ибо, конечно, не ел никаких булок сегодня, но вновь уверенно закивал. — Ладно.
Сяо Чжань сел рядом с Ибо на диван, прижавшись бедром к бедру.
Чай оказался горьким, но Сяо Чжань пил его с таким наслаждением, что у Ибо не получалось не улыбаться. И булочку вот ел. Ибо чувствовал себя на вершине мира: что-то внутри горело от того, что уже сейчас, будучи еще в школе, он мог кормить своего омегу. Пусть пока только баоцзы, но в будущем у них будет все, чего они захотят.
Стоило Сяо Чжаню закончить с баоцзы, как Ибо потянулся к нему и ласково поцеловал в щеку. Ухо Сяо Чжаня очаровательно покраснело, он повернулся и нежно поцеловал Ибо в губы.
Радио хрипело. Чай остывал. Где-то за стеной едва слышно кашлял сосед. Ван Ибо целовал Сяо Чжаня так, словно всего остального мира не существовало.
Когда чай был выпит, принялись за уроки. Сяо Чжань усиленно готовился к школьным экзаменам и гаокао. До первых оставалась всего пара недель, до второго — целый месяц. А дальше — целая жизнь.
Ложка солнечного света пробивалась сквозь дыру в занавеске, медленно продвигаясь по столу, где лежали их тетради. Ибо незаметно пододвинул свою ближе к Сяо Чжаню — чтобы тот случайно мог коснуться его руки, делая пометки на полях.
У Ибо ком вставал в горле при мысли о гаокао. Сяо Чжань сдаст, обязательно сдаст! Он самый умный человек из всех, кого Ибо вообще когда-либо знал. Правда не всегда внимательный, поэтому и третий в рейтинге своего класса. Но обязательно сдаст и поедет учиться в Шанхай. А через год Ибо поедет за ним.
Хотелось целоваться до тех пор, пока господин Сяо не вернется с работы. Но Сяо Чжань так нервничал, когда дело касалось экзаменов, что Ибо не отвлекал, и просто решал свои задачки. В своем классе он был первым.
До самого вечера они сидели на кухне.
— У тебя ошибка в третьем примере, — голос Сяо Чжаня звучал устало; он откинулся на спинку дивана и глубоко вздохнул. — Ты не ту формулу использовал.
Ибо поднял взгляд к третьему примеру. Пересмотрел в нем цифры и решение. Все было верно. Ибо быстро бросил взгляд на тетрадь Сяо Чжаня.
— Это у тебя ошибка, я использовал правильную формулу, а вот ты не ту, — Ибо притянул к себе тетрадь Сяо Чжаня и карандашом написал поверх другое решение. — Вот так будет верно.
Сяо Чжань взглянул в свою тетрадь. Несколько раз моргнул и застонал так, словно его ранили ножом.
— У меня уже мозг плавится, Ван Ибо! Это несправедливо! Почему, если я хочу петь, я должен решать математику? — Сяо Чжань в притворном страдании навалился на Ибо, положил голову ему на плечо. — Реши за меня математику, Ибо.
— Хорошо, — тот закивал. — Но школьные экзамены ты точно сдашь. А гаокао… ну, пересдашь в следующем году, вместе пересдадим и вместе поедем, круто будет. Тебе не придется самому тащить свои сумки.
— А кто будет тащить твои, если ты будешь тащить мои? — Сяо Чжань еще раз грустно вздохнул и обнял Ибо. — Найду себе богатого альфу с машиной, чтобы он отвез мои сумки в багажнике, а не в руках тащил.
Ибо почувствовал вкус уксуса на корне языка.
— Я куплю машину, тебе не нужно никого искать!
Сяо Чжань на это ничего не ответил, только поудобнее пристроился на плече Ибо.
Закатный свет пробивался через тонкую, выцветшую зеленую занавеску. Радио снова поймало "Луна светит по просьбе моего сердца", и тихо пело для них голосом Лицзюня Дэн[2]. В открытое окно задувал вечерний ветерок.
— Сяо Чжань, — позвал Ибо, привлекая к себе внимание.
— М?
— Я люблю тебя, Чжань-гэ, не выходи замуж за богатого, выходи за меня. Я разбогатею, я тебе обещаю! Я целеустремленный.
Ван Ибо и правда был целеустремленным. Он успел усвоить, что одни дороги длиннее других. Дорога от общежития до дома Сяо Чжаня занимает две минуты быстрым шагом. Дорога до школы — десять минут. Пятнадцать, если держать Сяо Чжаня за руку. Чтобы научиться стоять на руках понадобилось шесть часов, а чтобы стать первым в классе — почти девять месяцев. Стать богатым может оказаться дольше, но однажды он сможет. Важно просто поставить себе цель.
— Выйду за тебя, когда станешь богатым, — фыркнул Сяо Чжань, поднял голову с плеча Ибо, и посмотрел тому в глаза. Ибо почти задохнулся от любви. И поцеловал Сяо Чжаня, потому что не мог не поцеловать, потому что влюбиться в Сяо Чжаня заняло несколько секунд. А влюбить его в себя — несколько лет. И теперь, когда можно, когда правда было можно, Ибо не лез с поцелуями только во время учебы.
Ключи звякнули в замке, и Сяо Чжань тут же отстранился от Ибо, садясь прилично, вытирая губы, словно это могло бы помочь. Они уже были зацелованными, а запах сладкой шелковицы смешался с хвоей. В кухне так сильно пахло их общим возбуждением и любовью, что господин Сяо все поймет, даже не взглянув на них.
— Здрасьте, господин Сяо, — крикнул Ибо, сразу же обозначая свое присутствие.
Сяо Чжань был очень похож на папу. Ибо каждый раз поражался их семейному сходству. А от отца у Сяо Чжаня не было ничего, что, впрочем, было справедливо, ведь отца-то тоже не было. Ван Ибо все еще не понимал, как можно было оставить своего омегу, да еще и с ребенком. Сам он никогда бы не оставил Сяо Чжаня — даже если б умер, не оставил.
Господин Сяо встал в проходе между кухней и коридором и взглянул на них с улыбкой. Высокий, худой и очень красивый. Господин Сяо держал в одной руке потрепанный портфель, в другой — прозрачный пакет, где угадывались два яблока и пачка "Улуна" с пометкой "Для учителей — скидка 15%". Его пальцы, вечно испачканные мелом, сейчас были неестественно чистыми.
Глядя на него, легко было представить, каким будет Сяо Чжань, когда ему исполнится сорок. Ибо думалось, что Сяо Чжань станет еще красивее, хотя это было практически невозможно.
— Здравствуй, Ибо. Поужинаешь с нами? — голос его звучал тепло. Господин Сяо всегда предлагал, а Ибо всегда отказывался. Не мог себе позволить объедать других, сам знал, как тяжело сейчас даже с рисом.
— Нет-нет, — Ибо глянул на часы на стене, словно не знал точного времени, и принялся собирать ручки и тетради, небрежно запихивая их в портфель. — Да и пора уже. Папа, наверное, заждался.
— Он знает где ты, — усмехнулся господин Сяо, но Ибо все равно продолжил собирать свои тетради. Остаться, конечно, хотелось. Но он оставался только когда они праздновали дни рождения Сяо Чжаня. Тогда маленькая квартирка на пятом этаже наполнялась запахами дорогой выпечки, лапши долголетия, смехом, музыкой и пением.
Ван Ибо бы вечно слушал, как Сяо Чжань поет. Он и в хор хотел записаться, но господин Сяо тогда только посмотрел на него со смешинкой в глазах и посоветовал идти туда, где Ибо действительно интересно.
— То, что папа знает, не значит, что не ждет, — глубокомысленно изрек Ибо. — Чжань-гэ тоже всегда знает, где я, но все равно ждет, да, Чжань-гэ?
Господин Сяо рассмеялся. Ибо обернулся на Сяо Чжаня. Тот пылал ушами и отводил взгляд на радио. Ибо заулыбался. А целоваться тот так не стеснялся!
— Я провожу Ибо, — Сяо Чжань, все еще алея ушами, вскочил и поспешил в коридор обуваться. Жест был непродуманным: господин Сяо все еще стоял в коридорчике, и чтобы пройти к входной двери, нужно было протиснуться мимо него.
Лицо господина Сяо стало еще более веселым. Он встал так, чтобы не пропустить Сяо Чжаня в коридор, снял очки и протер их краем рубашки. Сяо Чжань унаследовал от папы плохое зрение, но пока что не носил очки, просто сидел на первой парте.
— Разве не альфа должен провожать омегу до дома? — со смешком спросил господин Сяо. Ибо едва сдерживал улыбку. Это молчаливое одобрение их отношений грело душу.
— Да я до шелковицы и обратно, — судя по тону, Сяо Чжань закатил глаза, и Ибо не удержался от смешливого фырканья. Сяо Чжань оглянулся на него и смерил взглядом, так и говорящим: “Предатель!”.
— Мы попрощаемся у шелковицы, и я прослежу, чтобы он зашел в подъезд, — пообещал Ибо, словно они не делали так всегда.
— И как над вами одноклассники не смеются? — господин Сяо с нежностью посмотрел на Ибо, а тому пришлось натянуть на лицо свою лучшую улыбку. Потому что они бы и смеялись, но учительского сына побаивались. И кулаков Ибо, разумеется.
Так рано заводили отношения только те, кто не стремился уехать. Ибо уехать не стремился, но и об отношениях совсем не думал. Пока его взгляд случайно не упал на Сяо Чжаня, опаздывающего в школу одним темным зимним утром. Ему тогда вообще казалось, что все альфы, бегающие за омегами, глупцы. Оказалось, глупцом был он сам.
— Завидуют и не смеются, — отфыркнулся Ибо и постарался обойти господина Сяо.
— Я не буду смотреть в окно, — пообещал господин Сяо. — Но настоятельно советую не целоваться. Старик Лао сплетничал о вас сегодня. Закончите хотя бы школу.
— Папа! — заворчал Сяо Чжань и по стеночке пробрался в сторону обувницы.
— Хорошего вечера, господин Сяо! — Ибо протиснулся следом за Сяо Чжанем под звук тихого смеха его папы. Это, наверное, было единственным в чем они отличались. Сяо Чжань смеялся громко, скрипуче, забавно. У господина Сяо же смех был мелодичный, теплый и ласковый, как солнце ранней весной. Но смех Сяо Чжаня Ибо все равно нравился больше.
— Передавай привет родителям, Ибо! — крикнул им вслед господин Сяо, когда дверь уже закрывалась.
— Ага! — не моргнув глазом соврал Ибо. В отличие от господина Сяо, его родители их отношения не поддерживали, не одобряли и были молчаливо против.
Вечер опустился на город, принимая узкие улочки в свои объятия. Запах цветения стоял одуряющий — сладковатый аромат цветущей шелковицы смешивался с горьковатым дымком из соседней трубы и едва уловимыми нотами стирального порошка, которым хозяева стирали белье во дворе.
Под шелковицей было совсем темно. Ибо едва различал белый воротник рубашки Сяо Чжаня, спрятанной под синей школьной курткой.
Ибо не отказал себе в удовольствии украсть у Сяо Чжаня еще несколько поцелуев. Небрежные, медленные, прерывистые. Ибо прижимал Сяо Чжаня к тонкому деревцу, крепко обнимал тонкую талию, гладил выпирающие ребра. Сяо Чжань запускал руки Ибо в волосы и с наслаждением и тихими глубокими вздохами отвечал, иногда прикусывая Ибо губу.
Под пение птиц и звуки вечерней жизни пятиэтажки их прощание затянулось. Из какого-то окна послышался голос Лицзюня Дэн, его голос вторил сердцу Ибо:
“Пусть время мчится потоком воды, для меня есть только ты”.[3]
Лето вступило в свои права еще в мае, а к концу июня солнце нагревало асфальт так, что, казалось, он вот-вот начнет плавиться, и кое-где он даже проседал от шин. Жара стояла плотная, удушающая, наполненная едким коктейлем городских запахов: раскаленного металла автобусных остановок, перезревших абрикосов с уличных лотков и едкого дыма от мангалов, где старички жарили шашлык на деревянных шампурах.
В полдень тени становились острыми, как ножи, а воздух над дорогой дрожал, словно жидкое стекло.
Школьные экзамены остались позади. Ибо, как всегда, оказался лучшим в классе и переведенным в выпускной класс. Учителя пророчили ему успешную сдачу гаокао и смеялись, что он поедет за Сяо Чжанем даже в горы. Сяо Чжань поднялся со своего третьего места на второе. Именно это они теперь и отмечали.
Дневная жара спала, с реки дул чуть прохладный ветерок, колыхал занавеску. Москитная спираль медленно тлела на подоконнике и наполняла комнату сладковатым ароматом. Друзей на праздник звать не стали. Их и не осталось почти — все как-то растерялись в жесткой конкуренции, погрязли в зависти. Сяо Чжань хотел собраться узким кругом — только семья. Так и сидели на тесной кухне втроем.
— Мой Чжань-Чжань такой молодец, — восхищался господин Сяо, расставляя на столе спелые яблоки и абрикосы, немного мяса на деревянных шпажках, жареные овощи и рис. Когда он выставил на стол три бутылки циндао, Ибо вцепился в свои колени. Его отец предпочитал покупать самогон у дядюшек на рынке — это было дешево и сердито. Пиво обычно покупали к новому году. — Отмечаем же! Ибо, ты же не расскажешь родителям, что я тебе налил?
Ибо замотал головой, глядя как по влажной бутылке стекает конденсат. Он в жизни своей пива не пил. Взгляд невольно упал на аккуратно заклеенные скотчем очки господина Сяо, на его старую, почти выцветшую рубашку. Сколько времени он экономил, чтобы устроить сыну хороший выпускной?
— Вот и отлично, — господин Сяо хлопнул в ладоши, а Ибо вздрогнул, выскакивая из задумчивости. — Отметим с размахом! А если не хватит, у меня осталось рисовое вино с Чуньцзе[4].
— Папа! Ну ты что? Не стоит… — Ибо видел, что Сяо Чжаня одолевают те же мысли, что и его. Он считал. — Я еще гаокао не сдал.
— Сдашь, — уверенно заявили господин Сяо и Ибо в один голос. И оба рассмеялись, глядя друг на друга.
— Ты много потратил. Лучше бы очки новые купил, пап, — Сяо Чжань хмурился, глядя на стол, но сквозь эту хмурость легко угадывались радость и довольство. Он почти светился, как фейерверк над рекой Ханьцзян, только почему-то не разрешал себе радоваться открыто.
— Сын школу заканчивает один раз в жизни, я могу позволить себе это отпраздновать, — не согласился господин Сяо.
Ибо, на волне какого-то нахальства и теряющейся атмосферы праздника привалился к боку Сяо Чжаня и чмокнул его в щеку. Слегка потрепал за колено, отвлекая от подсчетов.
— Ты хорошо постарался. Мы хотим отметить это, — Сяо Чжань слегка расслабился, и легкая улыбка проступила на его лице. Ибо принял это за подарок. — Позволишь?
— Куда я от вас денусь?
Ибо отчаянно хотелось, чтобы однажды Сяо Чжань перестал считать деньги, глядя на праздничный стол. Внушительная часть учительской зарплаты господина Сяо сейчас была их праздничным ужином. Если бы Ибо постарался, он мог бы назвать точную сумму. Как и Сяо Чжань.
Он пообещал себе, что когда-нибудь Сяо Чжань сможет позволить себе покупать все, что захочется, не глядя на цену. Фрукты, мясо, вино. В их доме рис будет стоять мешками. Ибо сделает так, чтобы Сяо Чжань никогда не голодал.
Господин Сяо открыл первую бутылку и разлил пиво в два стеклянных бокала и фаянсовую чашку. Третьего стекла в их квартире не нашлось. Стаканы были для них с Сяо Чжанем, словно это не Ибо тут гость.
— Я хочу сказать тост, — произнес господин Сяо, поднимая чашку. — Чжань-Чжань, жизнь не будет легкой, я не хочу тебя обманывать. Но я надеюсь, что ты всегда будешь находить радость и всегда будешь счастлив. Через несколько дней, — у господина Сяо заслезились глаза, и ему пришлось прерваться, чтобы проглотить ком в горле, — через несколько дней ты сдашь гаокао и тебе будут открыты все дороги. Я поддержу тебя, какую бы дорогу ты ни выбрал. А если вдруг не получится, ничего страшного. Это всего-лишь какой-то экзамен; в твоей жизни будут гораздо более важные экзамены, дорогой.
Господин Сяо поднял свою кружку. Ибо тут же схватил свой бокал. В дрожащем свете лампы пиво казалось жидким золотом. На деле же пиво оказалось не таким уж и вкусным. Но Ибо продолжал пить, делая маленькие глотки.
— У меня есть для тебя подарок, — вспомнил господин Сяо, когда выпил половину своей кружки. Он вскочил с дивана, засуетился и исчез в коридорчике.
— Еще и подарок, — загробным шепотом произнес Сяо Чжань. — А я все думал, почему он не покупает себе новую рубашку, почему не чинит очки. Ибо, он копил на мой выпускной…
— А я коплю нам на квартиру. Сяо Чжань заслуживает хороших вещей, и чтобы о нем заботились. Пока что это делает твой папа, но скоро буду делать я, и я хочу быть готовым.
Сяо Чжань посмотрел на Ибо с легким ужасом. Радио зашипело за его спиной, внезапно оборвав мелодию на высокой ноте, потеряв связь со станцией. Ибо потянулся через Сяо Чжаня к переключателю, намеренно задевая теплое плечо.
Губы Сяо Чжаня на вкус отдавали пивом, но сладость поцелуев не могла перебить даже самая дешевая выпивка. Сяо Чжань хватил Ибо за предплечье, углубил поцелуй, расслабляясь. Ибо так и не дотянулся до радио, опустив руку на лопатку Сяо Чжаня, притягивая того к себе.
— Я отошел в соседнюю комнату, — рассмеялся за спиной Ибо господин Сяо. Поцелуй пришлось прервать, и постараться не покраснеть полностью. — А вы мне тут внуков удумали делать? Можно Чжань-Чжань сначала образование получит?
— Нет, я просто… — Ибо понимал, что господин Сяо над ними подшучивает, но все равно зачем-то начал оправдываться.
— Радио поправь, чего хрипит-то? — Ибо снова потянулся к выключателю и повертел его, найдя идеально положение. Из динамика запели на английском — случайно поймал гонконгскую волну. Ибо тут же сделал радио тише, но переключать не стал.
Господин Сяо с гордым видом протянул Сяо Чжаню красный конверт.
— Пап… — засмущался Сяо Чжань, принимая конверт, но не решаясь открыть.
— Там на билет до Пекина. Или Шанхая — что тебе больше нравится, — голос господина Сяо дрогнул, словно он пытался справиться с грустью. — Но хватит точно. И еще на продукты в первые недели. Я ни у кого не занимал, ты не подумай. Откладывал пару лет.
— Пап, — Сяо Чжань отложил конверт в сторону, так и не открыв его, и потянулся, перегибаясь через Ибо, к родителю, чтобы обнять. — Спасибо, пап. Ты самый лучший!
— У тебя все получится, Чжань-Чжань, ты такой у меня молодец.
Ибо сдвинулся, чтобы им было удобнее обниматься. Деньги на билет приближали отъезд Сяо Чжаня, делали его практически осязаемым. Ван Ибо мог бы попросить остаться, но никогда бы этого не сделал. Из этого города, из этой нищеты нужно было выбираться, и выбираться как можно скорее. И у Сяо Чжаня были на это все шансы. Его фотографию повесили на доску почета в школе.
Праздник продолжался. Господин Сяо спел несколько песен из своей молодости. Сяо Чжань напевал Лицзюня Дэн, но в полный голос петь в квартире почему-то стеснялся. Они выпили две бутылки пива и оставили третью на день, когда Сяо Чжань сдаст гаокао.
Ван Ибо получил свою порцию прощальных поцелуев под шелковицей.
В последний день июня на Ланьгао обрушилась гроза.
Перед тем, как полил дождь, воздух стал густым, как сироп и удушающе плотным, словно его можно было потрогать. А потом ливануло так, что асфальт мгновенно стал отражать огни фонарей и ярких вывесок.
Ван Ибо дождь застал на подработке; он как раз разгружал пришедший в город небольшой пароход, который привез дешевый рис и муку. Ибо вымок, как мышь. Ветер на реке поднялся такой, что Ибо думал, сколько бы влить в себя горячей воды, чтобы не заболеть.
Болеть нельзя было. В его заначке денег сейчас едва ли хватало на хорошие часы, а он хотел снимать квартиру в большом городе. В идеале эту квартиру было бы хорошо купить. Иметь свое жилье важно.
Дождь не прекращался до ночи. После подработки, не заглядывая к Сяо Чжаню, Ибо поспешил домой. Зайти, конечно, хотелось. Но до гаокао оставалось всего семь дней, и Сяо Чжань нервничал страшнее, чем раньше. Говорил, что деньги на билеты теперь давят на него еще сильнее. Покупать эти самые билеты Сяо Чжань боялся.
Ибо спешил домой, чтобы стянуть с себя мокрые вещи и отогреться. Проходя мимо дома Сяо Чжаня, он уговорил себя не смотреть на пятый этаж, чтобы не было желания зайти. Семь дней. Всего семь дней, а потом Сяо Чжань сдаст гаокао, и у них будет еще как минимум месяц, чтобы насладиться друг другом, нацеловаться так, чтобы губы горели до самого Чуньцзе.
Сяо Чжань обещал не уезжать, пока Ибо не исполнится девятнадцать.
Два поворота между серых многоэтажек, и вот Ибо натыкается на спрятанное от посторонних глаз родное общежитие. Оно дышит на него смесью из запаха перегара, выстиранного дешевым мылом белья, затхлости и ржавчины.
Кривое трехэтажное здание покосилось и от времени, и от невнимательности своих жильцов. Штукатурка в некоторых местах отваливалась пластами, обнажая ржавую арматуру.
Двор представлял собой утоптанный клочок земли с парой полумертвых кустов, где по вечерам собирались рабочие. Они играли в карты на ободранных ящиках из-под фруктов, попивая дешевый байцзю или самогон прямо из горлышка. Сейчас из-за дождя, разумеется, двор пустовал и утопал в грязи.
Ибо ненавидел возвращаться сюда. Это место очень сложно было назвать домом, особенно на контрасте с квартирой Сяо Чжаня.
Их комната на первом этаже была крошечной — шесть квадратных чжанов, которые они делили с тараканами и сыростью. Из-под пола всегда веяло холодом, а зимой спасала разве что украденная с завода угольная печь. Фанерная перегородка толщиной в пару цуней создавала иллюзию личного пространства: на этом настоял Ибо, едва ему исполнилось двенадцать. До этого он спал с родителями на одном футоне.
Ибо никогда не стыдился бедности. В их районе все были бедными — кто-то больше, а кто-то меньше. За эту комнату они не платили ни гроша, такие выдавали рабочим на заводе бесплатно.
Несмотря на то, что у Ибо было два родителя, а не один, жить лучше не получалось. Отец старался. Очень старался, но справлялся не всегда. Когда пошли массовые увольнения на заводах — Ибо тогда едва исполнилось семь — отцу удалось сохранить за собой место, но не зарплату. Ее платили нерегулярно, и с каждым разом словно бы все меньше. У папы постоянной работы не было. Он то мыл полы, то стирал, то подшивал что-то.
Каждый в Ланьгао, и в их районе выживал, как мог. Папа говорил, что раньше было проще и как-то легче. Ибо не помнил, чтобы хоть когда-то было лучше.
Ибо открыл дверь в их комнатушку, которая никогда не закрывалась. Воздух был густым и тяжелым, пропитанным запахами табачного дыма, перегара и немытого тела. Пахло безысходностью. Пахло нищетой.
Папа, склонившись над какой-то тряпкой, орудовал иглой. Желтый свет от лампы освещал часть его лица. Его папа был совсем молодым Ибо знал, что он родил в двадцать, едва достигнув брачного возраста, чтобы не нарваться на штраф.
— Промок? — папа с глубоким вздохом выпрямил спину и отложил в сторону рукоделие. Иголка, воткнутая в ткань, тускло блеснула под светом лампы.
— Дождь застал посреди работы, — пожал плечами Ибо и принялся стягивать с себя мокрые вещи. Вода с мокрой одежды Ибо стекала на пол, образуя темные лужицы, которые тут же впитывались в рыхлый линолеум с вытертым до дыр рисунком.
— Вам должны смены оплачивать в двойном объеме в такую погоду, — проворчал папа, протягивая Ибо полотенце. Его пальцы, покрытые мелкими шрамами от постоянной работы с грубыми материалами, дрогнули. — Сейчас вещи дам, подожди, и обогреватель включу, посмотри, губы уже синие.
Ибо послал папе нежную улыбку; он стоял на тапочках в одном белье и вытирал волосы. Дрожь скрывать не получалось. Не столько от холода, сколько от усталости.
— Голодный? — папа обернулся на Ибо, шаря в комоде. Он достал застиранную футболку и штаны с заплаткой на колене, бросил их Ибо, а потом потянулся к обогревателю. Тот затрещал, запахло пылью и раскаленной спиралью. Ибо помялся немного. А как?.. Трусы-то мокрые.
— Нет, нас покормили. Рис дрянь, зато бесплатно. Это капитан сжалился, сказал, что в такую погоду даже собаки дома сидят, — Ибо ухмыльнулся.
— Ну так и пустил бы дождь переждать.
— Не, до утра лить будет, по радио передавали, — Ибо сунул ноги в тапочки и скользнул за свою ширму, чтобы одеться нормально.
— Твой Сяо Чжань приходил.
Ибо застыл, засунув одну ногу в штанину. Сердце застучало так сильно, что он услышал его в висках.
— Сюда?
— Да. Соседи теперь судачат о вас, — голос папы сделался недовольным. — И так разговоры ходили, а теперь и подавно будут. В каждую дверь стучал, трясся весь.
Ибо, как был, с одной ногой в штанине, почти вывалился из-за ширмы.
— Что он сказал?
Папа сжал губы, словно не хотел говорить. Ибо ждал.
— Отец с ним поехал. Со смены вернулся, даже не поел, а с омегой твоим поехал, — Ибо не понимал ни слова: зачем бы отцу ехать куда-то с Сяо Чжанем, да еще и сразу после смены. — Господина Сяо сбила машина. Его забрали в больницу.
Воздух вырвался из легких Ибо, словно его ударили в живот. За окном грянул гром, и свет на миг погас. В темноте остались только глубокий страх Ибо и треск обогревателя.
Когда свет вернулся, Ибо уже хватал куртку — мокрую и холодную, но ему было все равно. Пальцы не слушались, он не справлялся с дурацкой курткой.
— Подожди, — папа выхватил мокрую вещь из рук Ибо, — возьми отцову, рабочую, а твою высушить надо. И контейнер отцу возьми с собой. Я не поеду, работу доделать надо.
Ибо уже натягивал отцову куртку, даже не думая. Единственные его кроссовки были мокрыми, пришлось лезть за школьной обувью. Мысль о том, что не убить бы школьные ботинки по такой погоде, мелькнула и скрылась за ненадобностью.
— Вот, контейнер с едой. И Сяо Чжаня своего накорми, если голодный. Даже если не захочет, ты накорми. И на попутку не садись, дождись автобуса.
— А больница-то какая? — словно опомнившись, спросил Ибо, уже стоя на пороге.
— Да наша, ближайшая. Только не беги.
Ибо побежал. На своих двоих было быстрее, чем ждать автобус.
Ибо бежал по ночному городу, едва разбирая дорогу из-за дождя. Усталость после тяжелой смены испарилась куда-то. На самом деле, Ибо вообще не чувствовал своего тела.
Большие, холодные капли дождя били по лицу, мочили одежду. Ибо даже высушиться до конца не успел, так и рванул.
Молния изредка озаряла небо бело-фиолетовыми всплесками. В детстве Ибо боялся грозы и потерять родителей. Теперь он боялся, что Сяо Чжань потеряет своего родителя. Единственного оставшегося.
Передние двери захлопнулись за ним с глухим стуком; эхо разнеслось по пустому холлу. Пол под ногами был липким от грязных следов, а воздух — спертым, пропитанным запахом лекарств, пота и старой плиты из больничной столовой. Прежде чем найти нужное отделение, ему пришлось вежливо кланяться тучным, хмурым медбратьям, чьи лица выражали лишь усталую покорность судьбе. Один из них, пожилой, с глубокими морщинами вокруг рта, сжалился над Ибо — протянул большую белую ткань, жесткую от частых стирок.
— Вытрись и не поскользнись, — то ли для спокойствия уборщиков, то ли потому что Ибо действительно выглядел отчаянно.
В отделении стояли пластиковые стулья вдоль стен, на стенах висели выцветшие плакаты о профилактике гриппа, мерцала лампа где-то в конце коридора. Все стулья, кроме двух, пустовали. Сяо Чжань с отцом Ибо сидели, сгорбившись, под тусклым светом аварийного освещения, будто весь мир сузился до этого пятна слабого желтого света. У Ибо сердце стучало в горле.
Сяо Чжань вскочил так резко, что стул с грохотом ударился о стенку. Он бросился к Ибо через всю приемную — не подбежал, а рухнул вперед, будто его ноги на миг забыли, как держать тело. Ибо едва успел раскрыть руки, прежде чем Сяо Чжань врезался в него с такой силой, что их обоих отбросило на шаг назад.
Ни слов, ни рыданий — только прерывистое, горячее дыхание Сяо Чжаня где-то у него на груди. Его пальцы впились в спину Ибо, цепкие, дрожащие, будто он боялся, что если разожмет кулаки — рассыплется в прах. Ибо прижал ладонь к его затылку, чувствуя, как мокрые пряди волос слипаются между его пальцев.
За спиной тихо закашлял отец. Где-то капала вода с потолка.
— Чжань-гэ, — Ибо нарушил молчание через пару минут, — Чжань-гэ… — Ибо не мог подобрать слов. Он поднял глаза на отца, тот неуловимо покачал головой.
— Из-за дождя… Водитель не затормозил из-за дождя… Позвонили старику Ма, как номер-то нашли, понятия не имею. Он ко мне и пришел, — Сяо Чжань частил, сбивался, говорил так, словно задыхается. Но слез в глазах не было. Только подавляющий страх. — Я к тебе побежал, я ж не был никогда, я…
Голос сорвался на полуслове. Ибо поймал себя на мысли, что никогда раньше не видел Сяо Чжаня таким — затянутым в тугой узел, с бешено бьющимся сердцем, которое он чувствовал даже сквозь слои мокрой одежды.
— Все хорошо, Чжань-гэ, не части, все хорошо…
— В общежитии такое подняли, они подумали, что я беременный, Ибо, лучше бы я беременным был, Ибо…
Ибо почувствовал, как что-то сжимается у него в груди, тянет вниз. Он хотел сказать что-то — что угодно, — но слова застряли где-то между ребер.
Отец подошел к ним, аккуратно вытянул Сяо Чжаня из объятий Ибо и прижал к себе, выпуская успокаивающий родительский феромон. Ибо так удивился, что приоткрыл рот. Последний раз отец успокаивал его таким образом, когда Ибо в семь лет сломал ногу.
— Успокойся, Чжань-Чжань, — тихо, почти нежно, сказал отец, поглаживая Сяо Чжаня по спине. — Все наладится. С твоим папой все будет хорошо. Ибо вот еды принес. У меня муж знаешь как хорошо готовит? Даже из дрянного риса может сделать сладкую кашу. Давай поедим.
— Тошнит, — голос сдавленный, как при рыданиях.
— Это потому, что голодный. Поедим, подождем. Меня тоже машина в молодости сбивала, и вот, ничего. Плохие вещи случаются, Чжань-Чжань.
Если бы Ибо не знал, что его родители недолюбливают Сяо Чжаня, то подумал бы, что все наоборот. Отец всегда был суровым и серьезным, рано перестал обнимать Ибо и поддерживать. Странно было видеть, как он теперь обнимает человека, который ему даже не нравился.
Пребывание в больнице слилось в бесконечный поток нервов и тяжелых вздохов. Время здесь не текло — оно разлагалось, как старая краска на стенах, медленно отслаиваясь и оседая на линолеуме хлопьями усталости.
Часы на стене, казалось, провалились в соседнее измерение. Звук мерного тиканья продолжал раздаваться, отскакивая от холодных стен. Но стрелки не двигались, они словно прилипли к циферблату и дразнили иллюзией течения времени.
Ибо чувствовал, как врастает в стул. Жесткий, неудобный пластиковый стул под ним не был предназначен для долгого ожидания. Сяо Чжань сидел рядом, привалившись к Ибо боком — сжатый, испуганный, надеющийся, что все кончится хорошо. Ибо сжимал его ладонь и сжимал губы, чтобы не давать обещаний, которых не сможет выполнить.
Отец остался. Отходил только позвонить в телефон-автомат, чтобы поменяться сменами да иногда выходил на улицу покурить. Его пребывание в больнице и безмолвная поддержка пугали Ибо до дергающегося глаза.
Ибо казалось, что раз отец остался, хороших прогнозов можно не ждать.
В день гаокао Сяо Чжань весь в белом стоял на коленях в похоронном доме перед фотографией папы.
Ван Ибо стоял на коленях рядом с ним.
Бетонные стены пропахли ладаном и формалином. Венки с искусственными цветами — белыми, желтыми, алыми — громоздились вдоль стен, давили как камни на хребет. На самом большом венке, украшающем фото улыбающегося господина Сяо в очках с потертыми дужками, иероглифы криво складывались в «Пусть память будет вечной».
Бывшие ученики господина Сяо, коллеги, соседи… Незнакомые лица наплывали нескончаемым потоком. Кланялись, соболезновали. Сяо Чжань кивал, слушал хорошие истории, иногда улыбался. Ибо от такой улыбки становилось страшно. Все слезы Сяо Чжань выплакал еще на неделе, пока готовился к похоронам.
Взрослая жизнь началась так внезапно и стремительно, что Ибо не успел даже вздохнуть. Деньги, которые господин Сяо оставил Сяо Чжаню на билеты в новую жизнь пошли на его похороны. Как и те деньги, что Ибо откладывал им на квартиру в этой новой жизни.
Первые дни после похорон оказались самыми сложными.
Сяо Чжань двигался медленно, словно под водой, будто каждый шаг давался с усилием. Сяо Чжань ел, когда ему напоминали, спал, когда валился с ног, отвечал односложно, если к нему обращались. Но глаза его были пусты. Не стеклянными от слез, не горящими от боли — просто пустыми.
Время тянулось мучительно медленно, каждая секунда оседала едкой пылью на сердце и легких Ибо. Он не знал, как помочь Сяо Чжаню справиться с потерей, поэтому старался просто быть рядом.
Вечерние смены в порту всегда заканчивались поздно. За такие хорошо платили. За ночные платили еще лучше, но Ибо пока не исполнилось восемнадцати, и на них его не брали. Уставший, с мозолями на руках, он шел от реки к пятиэтажке, мимо очереди на биржу труда длиной в несколько ли, в квартиру на верхнем этаже, где летом в открытом окне трепыхалась зеленая занавеска.
Родители разрешили до конца лета пожить с Сяо Чжанем, поддержать того после потери папы. Ибо, мечтавший об этом столько, сколько себя помнил, кивнул, благодарно обнял родителей и собрал с собой минимум вещей. Если что-то понадобится, дорога до дома быстрым шагом дорога занимала две минуты.
Ибо открыл дверь ключами господина Сяо. Для себя он решил, что они никогда не станут его ключами. Когда появятся лишние деньги, он сделает себе новые, а пока будет пользоваться тем, что одолжил.
Ибо готовился столкнуться с кислым запахом скорби Сяо Чжаня, с удручающей тишиной. Вместо этого на него пахнуло ароматом чеснока и кунжутного масла; запах был густой, теплый, пропитавший даже выцветшие обои на кухне. Звуки шкворчания наполнили квартиру и подъезд. А еще Сяо Чжань напевал на кухне знакомый мотив, и Ибо от удивления даже не сразу узнал что это.
Настроение тут же улучшилось. Ибо сбросил ботинки, наступая на задники, и прошел на кухню, держа в руках пакет с двумя порциями лапши, купленной у дядюшки Ло на углу.
Он замер в проеме, не веря свои глазам. Сяо Чжань снял траурные одежды и словно сбросил с себя груз потери.
— Привет! — Сяо Чжань обернулся, и в его улыбке не было натянутости. Почти не было. Только легкая тень вокруг глаз — фиолетовые полумесяцы недосыпа, оставленные двумя неделями молчания. Сердце Ибо пропустило удар. Со дня похорон прошло всего две недели, он и не надеялся, что Сяо Чжань преодолеет свою скорбь так скоро.
— Привет, — Ибо бросил взгляд на плиту и слегка замялся. — Я купил лапшу…
— А я немного свинины… — Сяо Чжань тоже замялся и казался чем-то смущенным, — Ты оставил деньги, я… Тут едва ли хватит на одного, но если смешать с лапшой, получится хорошо.
— Правильно, что купил, — закивал Ибо, глядя на мясо. — Я для того и оставлял, вдруг ты проголодаешься.
— Я проголодался, — Сяо Чжань смущенно пожал плечами, и Ибо потянулся к нему, обнял, неловко ударив пакетом с лапшой по спине. Сжал в объятиях так крепко, как только мог.
— Я так рад, что ты проголодался…
— Надо было купить рыбу, она дешевле, но я так захотел свинины… Папа… — голос Сяо Чжаня дрогнул всего на секунду, — папа готовил свинину на Чуньзце, и я… Не удержался.
— Все хорошо, не оправдывайся, — Ибо вжался носом в шею Сяо Чжаня. Нежная магнолия, казалось, только-только распускает свои цветы, а сладость шелковицы почти не ощущалась. — Только не оправдывайся, пожалуйста, для тебя ведь оставил. Я могу заботиться о тебе, Чжань-гэ.
Сяо Чжань обнял Ибо в ответ, вжался в него своим худым телом. Ибо провел рукой по спине Сяо Чжаня в успокаивающем жесте, пальцами он мог бы пересчитать все его позвонки. После похорон Сяо Чжань похудел еще сильнее, и у Ибо сердце болело от того, что он ничего не может сделать, никак не может помочь.
Мясо на плите зашкворчало сильнее, появился слегка горелый запах. Сяо Чжань издал разочарованный звук, выпутался из объятий и бросился спасать свинину. Тоненькая нить облегчения поселилась в солнечном сплетении Ибо, мягко обвила его сжатые в комок нервы. Не сейчас, и возможно не завтра, но они переживут потерю. Перестанут останавливаться и вздрагивать, говоря о господине Сяо. Начало уже положено.
Приготовленное Сяо Чжанем мясо с лапшой дядюшки Ло получилось почти праздничным. Ибо отложил большую часть своей порции на тарелку Сяо Чжаня, сославшись на то, что в порту их покормили. Их и правда кормили, но самую большую сытость Ибо испытывал, глядя, как его пара ест с аппетитом, проглатывая еду почти не жуя.
После ужина они устроились на узкой кровати, застеленной выцветшим пледом — когда-то красным, а теперь рыжевато-коричневым от бесчисленных стирок. Ткань была жесткой на ощупь, как сухая трава, и чуть колола кожу, но им было все равно.
Сяо Чжань лежал почти целиком на Ибо, положив голову на грудь. Ибо поглаживал спину, плечи, волосы Сяо Чжаня. Обводил изгибы ушной раковины, заставляя Сяо Чжаня тихо хихикать.
Август приближался стремительно. За окном спела шелковица, наполняя своим сладким ароматом двор. Ибо хотел, чтобы Сяо Чжаню стало лучше в один из дней, и чтобы он снова пах так, словно у Ибо каждый день день рождения. И если нужно было подождать, он подождет. Сколько надо подождет.
— Я, кстати, ходил сегодня в город, — Сяо Чжань перелег так, чтобы смотреть на Ибо. Угол был неудобный, но это им не мешало. — Искал работу.
— Может быть, ты пойдешь в училище? У нас есть…
— Нет, — Сяо Чжань грустно вздохнул, — Я просто сдам гаокао в следующем году вместе с тобой. Это ведь было запасным планом, пусть им и остается.
Ибо гулко сглотнул. Он вертел в голове, как провернуть так, чтобы они оба учились и хорошо жили, но никак не получалось. Оставался только один вариант: чтобы он работал, а Сяо Чжань учился. Учился, чтобы потом у него был шанс покорить этот мир. Сам же Ибо теперь строил планы о том, как стать богатым, минуя обучение в институте.
Но Сяо Чжаню о планах Ибо пока что знать было не обязательно. Если Сяо Чжань все еще хотел в институт, он в него поступит. Поступит и уедет. А Ибо поедет за ним, как бы тяжело ни было, и сделает его счастливым. Одни дороги длиннее других.
— Хорошо, запасной план, — кивнул Ибо, — А что по поводу работы?
— О, — Сяо Чжань замялся, повозился немного и сел на кровати. Выглядел виноватым, и Ибо насторожился. — Тебе не понравится.
— Я поддержу любое твое решение, — Ибо тоже сел; узел беспокойства затягивался в животе.
— Я ходил в школу, может кому нужен репетитор для гаокао… Репетиторы нужны, но меня не хотели нанимать потому, что сам я на гаокао не пошел, — Ибо хотел было возмутиться, но Сяо Чжань остановил его покачиванием головы. — Так вот, я столкнулся с господином Тан, и он сказал, что в кабак на той стороне реки всегда требуются певцы. Что мой папа иногда выступал, когда очень нужны были деньги. И предложил мне…
Первым порывом Ибо было сказать “нет”. Он слышал про этот кабак от альф, с которыми работал на разгрузке пароходов. Место не самое безопасное для омег, к тому же, таких молодых и красивых, как Сяо Чжань. Пьяные рабочие с заводов, дальнобойщики и просто… шлак. И Сяо Чжань.
Но потом Ибо понял, что только что обещал поддержать любое решение Сяо Чжаня. И теперь в нем боролись сущность альфы и благоразумие, и он не знал, что делать с этим.
В комнате повисла напряженная тишина. Где-то за окном скрипнула велосипедная цепь, ребенок с третьего этажа заплакал, послышалась ругань молодых родителей. Ибо не мог подобрать слов.
— Ты против, я же сказал, что тебе не понравится, — Сяо Чжань вдруг погрустнел так, что у Ибо просто не оставалось выбора.
— Ты ходил туда?
— Нет… Я боюсь идти туда в первый раз один, но мне сказали, что хозяин, дядя Ли, очень уважал моего отца… И что по старой памяти…
Ибо притянул к себе Сяо Чжаня и крепко поцеловал. Он сам поговорит с этим дядей Ли, посмотрит на местный контингент. Может, Сяо Чжань решит не выступать там, может, ему там не понравится.
— Я схожу с тобой завтра, после смены, — пообещал Ибо, держа лицо Сяо Чжаня в своих руках. — Возьму дневную, а не вечернюю, ладно?
Сяо Чжань закивал головой и снова потянулся к Ибо с поцелуем. На узкой кровати было неудобно, но намного лучше, чем под деревом. Ибо уложил Сяо Чжаня на кровать, и лег сверху.
Поцелуи стали глубже, настойчивее. Сяо Чжань сильнее притянул к себе Ибо, схватил за волосы на затылке, ногами крепко сжал бедра, прижимая к себе.
Руки Ибо скользнули Сяо Чжаню под рубашку, обнажили тонкую талию, выступающие ребра. Ибо водил руками по мягкой коже, запоминал изгибы, боролся с желанием прижаться к коже губами, поцеловать каждый цунь тела.
Сладость возбуждения Сяо Чжаня заполняла комнату.
Сяо Чжань потянул за ворот футболки Ибо, пытаясь ее снять. Ибо пришлось прервать поцелуй. Как бы сильно ему ни хотелось продолжить, как бы сильно он ни мечтал не останавливаться, ему нужно было это сделать.
Сяо Чжань под ним издал разочарованный звук, когда поцелуй прервался, а Ибо все еще оставался в одежде.
— Чжань-гэ, мы не женаты.
— И что? Пока мы достигнем брачного возраста… — у Сяо Чжаня покраснели уши и даже слегка щеки. — Пока ты достигнешь брачного возраста, Ибо, еще четыре года. Мы не будем ждать четыре года.
— Чжань-гэ, я просто не хочу, чтобы ты пожалел. Мне-то все равно, но если ты передумаешь…
— Ибо, я люблю тебя, — Сяо Чжань погладил Ибо по щеке, — Ты был со мной, когда было все хорошо. И когда все стало невыносимо, ты остался. Ты отдал свои деньги, чтобы похоронить моего папу, и простоял со мной на коленях у его портрета в похоронном доме так, словно ты уже мой муж. Мне не нужны бумажки, чтобы считать тебя своим мужем.
Ибо никогда не чувствовал себя так хорошо. Никогда из-за простых слов счастье не заходилось в нем в бешеном ритме.
— Но у меня нет… — Ибо замялся, — Ничего нет, а если ребенок, Чжань-гэ? Там такие налоги за детей, до брачного возраста. Я, конечно, заработаю, но хотелось бы этот налог тратить на ребенка, а не отдавать его государству.
— Тогда без узла, — голос Сяо Чжаня дрожал, но не от страха, а от возбуждения. Ибо почти подавился глубоким вздохом. Сяо Чжань, такой невозможный, такой желанный, такой любимый.
Ибо содрал с себя футболку, опустился на Сяо Чжаня и снова прижался к его губам, прикусил нижнюю, бедрами потерся о возбуждение Сяо Чжаня. Воздух в комнате стал еще слаще, словно ягоды шелковицы нагрелись на солнце в самый жаркий летний день.
Ибо провел языком по шее Сяо Чжаня, чувствуя, как под кожей бешено стучит пульс. Его пульс не отставал; Ибо, казалось, чувствовал его по всему телу.
Рубашку Сяо Чжаня он расстегивал медленно, покрывая поцелуями каждый цунь открывающейся кожи. Тихие вздохи Сяо Чжаня наполняли комнату и сводили Ибо с ума. Прикусил сосок, чем заслужил короткий стон. Руки Сяо Чжаня сжимали его плечи, слегка царапали кожу. Хотелось большего, так сильно хотелось получить всего Сяо Чжаня, любить его, как тот заслуживает. Долго, нежно, пока слезы не потекут из глаз.
Ибо одной рукой расстегнул брюки Сяо Чжаня и скользнул рукой под пояс брюк, под белье. Член Сяо Чжаня лег в руку идеально, и Ибо провел по нему несколько раз, слегка раздражаясь от неудобного положения. Сяо Чжань выгнулся навстречу, заскулил, прося большего.
Меньше чем через минуту Сяо Чжань лежал перед Ибо совершенно обнаженным. Его белье оказалось мокрым от смазки, и Ибо едва сдерживал себя, чтобы не превратиться в животное.
Сяо Чжань, смущаясь, раздвинул ноги шире в приглашающем жесте, слегка выгнулся, вытянул руки. Лег в позу с картинок с обнаженными омегами. У Ибо сносило крышу, он почти рычал, расстегивая собственные брюки и сдирая их с себя.
Кожа к коже запылала, как угли в печи. Он проник в Сяо Чжаня одним слитным движением. Яйца запульсировали — если бы Ибо двинулся, то кончил сразу же. Сяо Чжань выгнулся под ним, обнажая шею, Ибо покрывал ее нежными поцелуями, стараясь не оставлять следов. Так хотелось укусить, поставить метку на запаховой железе, чтобы все знали кому принадлежит Сяо Чжань. Но было нельзя.
— Ибо, — проскулил Сяо Чжань, надавливая пятками Ибо на копчик, прося двигаться. — Ибо, пожалуйста…
И Ибо начал двигаться. Медленно, с осторожностью. Сяо Чжань цеплялся за его волосы на затылке, царапал шею и плечи. Тихие стоны и шумное дыхание наполнили комнату. Ибо мог бы любить Сяо Чжаня всю ночь, мог бы заниматься этим каждый день. Так сильно, так сладко.
Жар между ними растекался, как расплавленный мед. Сяо Чжань закинул голову, глаза его были закрыты, а губы приоткрыты в беззвучном стоне. Ибо чувствовал, как тот дрожит под ним, как кровь бьется в висках, как кожа становится влажной.
Сладость шелковицы смешивалась со свежестью хвои.
Движения Ибо стали чуть более резкими, он чувствовал, что не сможет продержаться долго. Ибо просунул руку меж их телами, обхватил член Сяо Чжаня, и стал медленно водить по нему, в такт собственным движениям.
Сяо Чжань кончил Ибо в ладонь с протяжным стоном, цепляясь зубами за его ключицу и точно оставляя следы. Ибо сделал еще несколько размашистых движений и быстро вышел, кончив Сяо Чжаню на живот.
Потом они лежали, сплетенные, как корни той самой шелковицы во дворе. Дыхание постепенно выравнивалось, а пот остывал на коже. Ибо провел ладонью по животу Сяо Чжаня, размазывая собственную сперму, смешивая ее с семенем Сяо Чжаня, что так и осталось на ладони.
За окном пели цикады, а их мир сузился до этого узкого матраса, до запахов их тел, до тихого шепота кожи на коже. Ничего больше не существовало — ни нищеты, ни гаокао, ни завтрашнего дня. Только здесь и сейчас, в этом маленьком убежище, которое они создали друг для друга.
— Я так счастлив с тобой, Ибо, — прошептал Сяо Чжань, прижимаясь к Ибо и медленно проваливаясь в сон. Ибо тоже был очень, очень счастлив.
Рано утром их разбудил настойчивый стук в дверь. Обнаженные и укрытые пледом, они вскочили и заметались по комнате, как растерянные котята. Ибо напялил вчерашние вещи, попытался пригладить волосы, но ничего не вышло.
За дверью оказался незнакомый омега, околопожилого возраста, но очень хорошо одетый. Ибо моргнул на него, омега моргнул в ответ.
— А ты кто? — спросил он, оглядывая Ибо и принюхиваясь.
— А вы кто? — ощетинился Ибо. За спиной послышался скрип половиц, и босой Сяо Чжань оказался в коридоре.
— Ох, господин Си, — Ибо обернулся на Сяо Чжаня в недоумении. — Господин Си, проходите, проходите скорее. Я заварю чай. Ибо, это хозяин квартиры, господин Си. Это Ван Ибо, он мой друг.
— А, тот самый мальчишка Ван, — закивал господин Си. — Я наслышан о вас.
Ибо нахмурился. Мало ли Ванов в их городе, а сразу наслышан. Ибо не понравился господин Си, но он предпочел молчать. Если это хозяин квартиры, нужно быть вежливым.
Сяо Чжань быстро заварил чай, и поставил для господина Си лучшую их кружку, самую красивую, с узором голубых журавлей. Ту, из которой обычно пил господин Сяо.
На кухне повисла напряженная тишина.
— Я соболезную твоей утрате, Сяо Чжань, — произнес господин Си, отпивая чай. — Прости, что не пришел на похороны, но мой внук сдавал гаокао в тот день, не получилось.
Ибо сдержал комментарий, что получилось у многих учителей, и что в похоронный дом можно было прийти и вечером после гаокао; они стояли на коленях до самого заката, и прийти было бы вежливо.
— Ничего страшного, папа бы понял… — закивал Сяо Чжань, прикусывая щеку
— За июль твой папа успел заплатить, а вот за август… — Господин Си покачал головой, и его взгляд скользнул по отклеивающимся обоям, по выцветшей занавеске на окне — будто оценивал, сколько еще можно выжать из этих стен. — Ты уже нашел работу, Чжань-Чжань?
— Я работаю, сколько нужно? — влез в разговор Ибо, привлекая внимание господина Си.
— Сто пятьдесят юаней.
— Но было же сто, господин Си, — Сяо Чжань побледнел.
— Время такое, Чжань-Чжань, ты должен и сам понимать. Цены растут, я не могу вечно держать одну цену. Я входил в положение и годами не повышал вам арендную плату.
Ибо прикинул. За смену на корабле ему платили восемь юаней, а до августа оставалось две недели. Он мог бы взять пару ночных смен, за них платили по одиннадцать юаней, и тогда бы хватило на оплату квартиры. Но ничего бы не осталось на еду, совсем ничего, они бы не ели две недели. Но если Сяо Чжаню будут платить хотя бы пять юаней за вечер в кабаке, или за любую другую работу, они вполне смогли бы оплатить август. Но что будет в сентябре, когда у Ибо начнется учеба? Сколько он выдержит, учась днем и работая по ночам?
Ответ пришел сам. Столько, сколько нужно.
— Мы оплатим первого августа, — сказал Ибо спокойно, хотя внутри все горело.
— Нет, господин Сяо платил всегда вперед, — покачал головой господин Си.
— Войдите в положение, пожалуйста. У нас сейчас нет денег, но я уже нашел работу, мне будут платить за смену.
Господин Си покачал головой.
— Я не хочу проблем, Чжань-Чжань. Вы оба еще не достигли брачного возраста. Что будут говорить обо мне люди? Что я сдаю квартиру детям? — господин Си вытащил сигарету из красивого портсигара, глянул на них так, словно они были грязью на его ботинке. Без спроса закурил. — Пока тут жил твой отец, Чжань-Чжань, вы были уважаемой семьей. Он учитель, ты один из лучших учеников в школе. А что теперь? — Он ткнул сигаретой в их сторону. — Связался с парнем из общежития, спишь с ним до брака, — господин Си покачал головой. — А залетишь. Знаешь какие налоги? Как вы без образования собираетесь платить?
Ибо шагнул вперед, отодвигая Сяо Чжаня себе за спину.
— Так вы повысили плату, чтобы выселить Сяо Чжаня? — у Ибо внутри бушевал ураган, он едва сдерживался, чтобы не сорваться в грубость. — Вы думали, он не сможет потянуть сто пятьдесят юаней, и поэтому назвали такую большую цифру?
— А что мне остается делать, Ван Ибо? Если бы тут продолжал жить господин Сяо, если бы Чжань-Чжань уехал учиться, я бы смог потом поднять квартплату, как за жилье с хорошими условиями, где можно вырастить умных детей. А кто снимет ее после вас? Когда твой омега родит, а налоги ваши возрастут потому, что ты не смог удержать узел в штанах? Что это жилье для необразованных? Это приличный дом, Ван Ибо.
— Мы хорошие жильцы, — продолжал сопротивляться Ибо, понимая, что бесполезно. Господин Си все для себя решил.
— Сто пятьдесят сегодня, или чтобы первого августа вас тут уже не было, — отрезал господин Си и затушил окурок в воде из крана. — Как вам такая сделка?
Ибо понятия не имел, где взять сегодня сто пятьдесят юаней. Ни одной мысли. В груди стало больно. Почему жизнь к ним так несправедлива? Почему наносит удар за ударом? Только все стало налаживаться, как пришел этот господин Си?
— Мы съедем первого августа, господин Си, — с глубоким вздохом произнес Сяо Чжань. Его голос дрожал, как занавеска на ветру. Запах в квартире снова стал кисловатым. Ибо хотелось кричать.
— Вот и договорились. Я приду первого августа и проверю.
Стоило двери за господином Си закрыться, в воздухе повисло молчание — густое, давящее, как влажная жара перед грозой. Сяо Чжань прижался к Ибо, судорожно вздыхая и стараясь не заплакать.
— Что же нам делать, Ибо? Куда я денусь? — пальцы его подрагивали на футболке Ибо, цеплялись за плечи. — Мне некуда идти, у меня даже еще нормальной работы нет, а если дядя Ли откажет?
Ибо встряхнул Сяо Чжаня, заставляя посмотреть на себя.
— Чжань-гэ, не переживай. Ты со мной. Ты сам вчера сказал, что я твой муж. Я все решу. Поживем немного в общежитии, и я заработаю на комнату, понял? Найдем что-то. Зачем нам квартира с двумя комнатами? Нам хватит и одной. Мне хорошо на пристани, ты будешь петь в кабаке, или репетиторствовать. Мы справимся, я обещаю, мы справимся. Я сделаю тебя счастливым.
Ибо снова притянул к себе Сяо Чжаня, поцеловал в висок. В общежитие вести Сяо Чжаня совсем не хотелось, но это было временной мерой. Совсем ненадолго, просто чтобы поднакопить денег. Если очень постараться, то все получится. А они постараются! Ибо для Сяо Чжаня горы свернет, если это будет необходимо. Он все сделает, только чтобы тот был счастлив. А зачем еще жить?
— В общежитие? — Сяо Чжань, казалось, немного успокоился. — А твои родители не будут против?
— Главное, чтобы ты против не был… Там… — Ибо пытался подобрать слово. Омерзительно. Отвратно. Тошнотворно.— Плохо. Не та жизнь, которую ты заслуживаешь. Но это временно. Мы не будем всю жизнь жить в общежитии.
— Мне сейчас вообще некуда податься. Дедушек нет, отца тоже, — Сяо Чжань невесело усмехнулся. — Ибо, у меня в этом мире никого, кроме тебя, не осталось.
— Разве этого мало? — Ибо оставил мягкий поцелуй на уголке губ Сяо Чжаня. — Целый я, мне кажется, уже довольно неплохо. Я у тебя буду всегда, обещаю. Ты веришь мне?
— Верю, — Сяо Чжань кивнул, улыбнулся сквозь горечь и поцеловал Ибо.
У них было еще две недели на то, чтобы насладиться друг другом, прежде чем личного пространства не останется совсем.
Тем же вечером Ван Ибо стоял на коленях перед родителями, прося привести домой омегу. Сяо Чжаня он с собой не взял, не хватало еще ему за себя просить и стоять на коленях. Даже Ибо не знал, что скажут родители, а Сяо Чжаню и так хватало злых языков.
Его колени ныли от жесткого линолеума, но он не шевелился. Перед ним — отец, сидящий на краю родительской кровати, его пальцы сжимали дешевую сигарету так, будто хотели раздавить саму проблему. Папа стоял у окна, его силуэт размывался в тусклом свете лампы, которая мигала с произвольной периодичностью.
— Пожалуйста, — повторил Ибо, когда молчание затянулось. — Это ненадолго. Пока я не заработаю денег на квартиру.
— Почему их должен заработать ты? — каким-то совершенно неприятным голосом спросил папа. — Это его проблема. Мы помогли, чем смогли. Он совершеннолетний и может сам пойти работать. Школу он закончил. А ты еще нет. Как ты будешь учиться? И работать?
— Но он мой, — Ибо поднял глаза на папу. — Он мой, я не могу его оставить. Отец, ты бы смог оставить папу?
— Не смог, — вместо отца ответил папа. — И поэтому мы здесь, в этой комнате, у которой даже ключа нет. Ты хочешь так прожить всю жизнь?
— Нет, я заработаю нам на жилье.
— Сначала закончи школу! — повысил голос отец. Он швырнул окурок в жестяную банку из-под консервов. Тот зашипел в лужице мутной воды. — Закончи школу и иди учиться дальше. Таких омег в твоей жизни будет еще целый океан. Ибо, тебе семнадцать. Если ты сейчас похеришь свою жизнь из-за него, обратной дороги не будет.
— Мне не нужна обратная дорога, — покачал головой Ибо. — Я люблю его. И я женюсь на нем, когда достигну брачного возраста. Мы будем жить хорошо. Мне только нужна ваша поддержка на старте.
— Это не поддержка, сын, — отец провел рукой по лицу. — Если мы позволим тебе его забрать, мы сломаем твою жизнь.
— Я обещаю учиться, — Ибо смотрел на родителей умоляюще. Где-то за стеной хлопнула дверь, в коридор вывалились пьяные соседи, громко обсуждая продолжение вечера в каком-нибудь кабаке. В Ибо поселилась еще большая уверенность, что долго они с Сяо Чжанем здесь не проживут. — Я обещаю, что закончу школу, сдам экзамены и гаокао. И мы вместе поедем учиться. И я заберу вас в большую квартиру, и буду содержать до самой смерти. Я обещаю. Но сейчас нам некуда пойти.
Тишина в комнате утяжелилась, как воздух перед грозой. Голоса пьяных соседей отдалялись, пока не перестали быть слышны совсем.
— У тебя вообще-то есть дом, — возразил отец. Ибо стиснул зубы так, что на скулах выступили белые пятна.
— А у него нет. Я не смогу без него. Он смысл моей жизни. Я стал лучшим в школе потому, что он хочет уехать. Да я бы без него вообще! — Ибо на мгновение растерял слова, боясь признаваться в этом не столько родителям, сколько самому себе. — Мне не интересно было. Ни город большой, ни учеба. Я тогда только с местной шпаной и таскался: вон они где, ты видишь, отец, пьют за стеной, школу уже побросали. Воруют на рынке у пожилых омег. А я лучший в своем классе. И я поеду за ним, даже если он соберется… Куда угодно! Куда угодно…
В углу комнаты зашипел кипятильник, пуская клубы пара, которые смешались с сигаретным дымом. Ибо видел, как родители переглянулись — их глаза блестели одинаково влажно в тусклом свете лампочки, обернутой желтой газетой от мух.
— Никакого секса, — папа выдохнул через силу, будто слова резали ему горло. — Ты учишься, он работает. Если тебе нужны подработки, это не должно мешать твоей учебе. Ты должен быть первым в классе до самого выпуска. Если Сяо Чжань забеременеет от тебя, пока ты учишься, то я лично отведу его на аборт.
Ибо почувствовал, как что-то горячее и колючее подкатывает к горлу. Гипотетический ребенок. Еще не существующий, но уже любимый. Его руки сами сжались в кулаки, ногти впились в ладони, оставляя полумесяцы на загрубевшей коже.
— Я вижу по твоему лицу, что ты не согласен с последним, — уже гораздо мягче сказал папа, — но, поверь мне, ранний ребенок это последнее, что нужно твоему Сяо Чжаню. Поверь мне, как омеге. Если ты хочешь для Сяо Чжаня лучшей жизни, ты должен получить образование, найти хорошую работу, и привести в мир вашего ребенка только тогда, когда у вас будут деньги на его содержание.
— Хорошо, — кивнул Ибо.
— Пообещай мне это!
— Я обещаю.
[1] 贫如洗» (yī pín rú xǐ) — Бедный как после стирки" (чистый/пустой, как только что выстиранная одежда)
[2] Естественно, отсылка на Терезу Тэн, которую мы все очень любим, но в моем омегаверсе все еще нет женщин.
[3] Речь о песне Терезы Тэн “Wo Zhi Zai Hu Ni”
[4] Китайский новый год или праздник весны, если кто не помнит