Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Наконец-то он может расслабиться — мысль которая преследовала Чана весь день. Не успев дождаться, как захлопнется входная дверь, он рухнул на кровать, издав протяжный стон, словно скидывая с себя напряжение рабочего дня. Но это не помогает — грудная клетка давно движется механически и будто бы впустую.

Он никому не жаловался на усталость. Ведь это Рим.

Рим, с его жарким солнцем, от которого буквально плавятся мысли, и не спасает даже вода, что заботливо протягивают родные руки.

Рим, с его потрясающими закатами, на которые он так любит любоваться, сидя молча вдвоем, рука в руке, на террасе того открытого ресторана.

Рим, с его витиеватыми улочками с каменными кладками стен, где его спина знает каждый выступ. Возможно она никогда не говорила спасибо на следующий день. Но как это может волновать в момент, когда его вжимает сильное тело, а губы сминают в поцелуе со вкусом виски и немного тоски.

Рим, с его мокрыми простынями и жарким шёпотом, что сводит с ума сплетением нот похоти и страсти, и хочется раствориться в этом.

Это Рим. Это их место. И лежать одному здесь, в этом гостиничном номере, сейчас казалось таким неправильным.

Воспоминания рассыпаются перед ним словно выпавшие карты из колоды. Чан переворачивает их в памяти одну за одной. И вот оно. Расстались они тоже здесь. В Риме. Два айдола на пике карьеры. Без свободного времени, но с кучей вопросов и проблем, что нужно решить здесь и сейчас. Они были нужны друг другу, необходимы — как воздух. Но они также сильно нужны окружающим. В тот период их буквально рвали на части. А нежность и романтика все чаще уступали место ревности и взаимным упрекам. Пытаясь нагнать упущенное, они врастали друг в друга при каждой встрече.

Это и стало началом конца. Чан провел немало ночей, глядя в потолок, прокручивая и анализируя, раз за разом восстанавливая по осколкам каждый их момент. Но доказать, что Сынмин не прав, так и не смог. Он чувствует, знает на подкорке — здесь ошибка. Все системы жизнеобеспечения буквально кричат об этом. Но Чан плохой инженер — он не может найти достаточно причин объяснить, что не так.

Их последний диалог — вот карта, которая ранит даже без необходимости касания.

— Ты слышал о перформансе, когда два человека, сомкнув губы, дышат воздухом друг друга. Притока кислорода нет — и постепенно он заменяется углекислым газом. И в результате оба теряют сознание.

— К чему ты это? — Чан поднимает голову от разрывающегося вибрацией входящих сообщений телефона. Холод и пустота в родном лице ошеломляет.

— Это не любовь. Мы убиваем друг друга. Лишая и лишаясь воздуха, — Сынмин больше не смотрит на него, словно не может выдержать прямого взгляда. — Нам надо расстаться. Ради нашего будущего.

Задыхаясь, Чан выныривает из воспоминаний. Это по-прежнему больно. Особенно сегодня.

А может к черту всю логику и мотивы.

Рука на автомате находит телефон и Чан не задумываясь открывает список контактов, затормозив себя в последнюю секунду и зависнув над кнопкой вызова. Он не услышит сейчас родной голос. Сынмин не поднимет трубку. Как и все предыдущие разы. Тоска разрывает изнутри. Чан решает использовать то, что у него всегда получалось лучше всего — слова.

«Привет.

Этот день всегда разный, но и такой одинаковый. Одинаково наполненный любовью. Сегодня был на съемках в саду — это мне напомнило, как мы сбежали вместе с концертной площадки в тот раз и устроили выходной на следующий день. Гуляли по ярмарке и катались на аттракционах в передвижном парке. Помнишь, там еще была сооружена роща из мандариновых деревьев в кадках прям среди каруселей? Ты тогда назвал их саженцами-переростками.

Или тогда, когда мы целовались на закате на смотровой, а дождь заливал стекла. Казалось, что мира не существует, и есть только я и ты. На вкус поцелуй, кстати, был как мандариновый щербет, который ты заставлял меня покупать после той ярмарки каждый раз, когда мы гуляли. А на следующий день мы заболели, потому что нас продуло. Это было эпично. Но этот день один из моих любимых.

А тот раз, когда ты пробрался в мою гримерку и напугал меня до усрачки своими хлопушками? Я потом еще неделю пытался смыть блестки из волос.

И это так странно — быть сегодня без тебя. Словно я по-прежнему переполнен любовью, но мне некому ее подарить. Я будто потерял дорогу и сейчас стою на обочине в промозглом тумане. И я бы очень хотел услышать, как ты зовешь меня. Звук твоего голоса — мой дом.

Но теперь я бездомный, сам понимаешь. Ты не отвечаешь на мои сообщения — я не виню, правда. Я дам тебе все время мира, что ты пожелаешь, лишь бы ты был счастлив.

Но я так сильно по тебе скучаю. По твоему смеху, по горящим глазам. Никто больше не забрасывает на меня ноги во сне. Знаешь, когда тебя никто не придавливает своим весом — спать совершенно невозможно. Я так ненавидел твою бодрость по утрам, а сейчас открываю глаза с рассветом и глупо жду, что сейчас повернется ключ и ты вернешься домой с пробежки. Если бы я знал тогда, что ты дашь нам так мало времени — я бы пробежал с тобой каждый метр того парка.

Я не прошу тебя забыть все, что я сделал и наговорил, и любить меня безусловно. Но прошу тебя дать шанс объяснить, почему я поступал именно так.

Мысль, что ты можешь винить себя буквально причиняет мне физическую боль. Ведь это я испугался тогда. Но мое будущее, где нет тебя, страшит еще сильнее. Позволь мне показать тебе, как много ты для меня значишь на самом деле.

Кстати, Сынмин. В моем холодильнике по-прежнему всегда есть мандариновый щербет. Порой я его зверски уничтожаю, сам понимаешь — диеты выматывают. Но всегда покупаю новый. Для тебя.

С годовщиной, Сынмин.

Чтобы ты не решил — я люблю тебя.»

Какие слова важны — любые или только те, что сказаны вовремя? Телефон с мягким стуком отлетает от спинки кровати. Чан устал. Но он никогда никому не жаловался.

Чан просыпается резко, словно от толчка. Он один. Осознание этого уже не врезается ударной волной. Он привыкает жить с этой болью. Тишина давит на уши. За окном уже светло, а его отель в двух шагах от Испанской лестницы. Но Чан словно в вакууме, куда не долетают звуки улицы и гомон туристов. Стоит наконец-то признаться себе, что последнее время он все чаще отключался от реальности, дрейфуя где-то внутри себя в поисках того пресловутого дзена.

Работа над новыми проектами всегда была для него тем огнем, что удовлетворял все его наслаждения и пороки лицедейства. Но вот незадача — после него всегда оставалось только выжженное нутро и эмоциональный перегруз. Но это то, что спасает его сейчас.

Рука на автомате тянется к телефону — проверить время, почту, мессенджеры. После встать, принять душ … сердце спотыкается, когда он видит имя на экране.

Сынмин +3 входящих

Пальцы заскользили по экрану, нажимая на прозрачное окно с уведомлением. Видео. Сынмин умел и любил его удивлять. Поступками, словами, эмоциями. Он всегда чувствовал Чана будто интуитивно. Словно настроился на его эмоциональную волну и слышал малейшие колебания. Как он это сделал, для Чана всегда было загадкой. Чан умел использовать слова. Сынмин умел использовать музыку.

Вот и сейчас, расположившись на кресле с гитарой, Сынмин смотрел в кадр так, словно собирался петь не просто любуясь своим видом в камере. А будто Чан здесь, с ним рядом, сидит напротив. Палец нажимает Play.

Гитарный мотив был определенно знаком.

Чан закусил губу, пытаясь сдержать улыбку. Любимые Led Zeppelin. Сынмин знает. Конечно знает.

Чан умирает и возрождается вновь раз за разом, глядя на отросшую челку и пальцы, что порхают по струнам.

Улыбка непроизвольно растягивает губы, когда он слышит эту вольную импровизацию в тексте.

Как же он его любит. Мысль не нова, но каждый раз словно озарение.

Песня заканчивается слишком неожиданно, а робкая улыбка следом — ослепляет. Свернув видео, в желании набрать ответ, Чан видит подпись.

«С годовщиной. Позвони мне, как вернешься домой».

Чан прокручивает ниже, чтобы найти следующее входящее.

«К слову, твоя задница и без того выдающаяся — не вздумай трогать мое мороженое».

«Кстати, Чан. Я тоже люблю тебя».

В ушах еще звенят финальные аккорды, но голос улицы постепенно нарастает, словно кто-то плавно выкручивает громкость. Чан наконец-то вновь вдыхает полной грудью.

Это Рим — город, где он все потерял и вновь обрел.

Chapter Text

Ты сидишь здесь и сейчас, на этом полу. Механически поднимаешь грудную клетку, раз за разом вдыхая кислород, но не понимаешь, что не дышишь. Мир замер, и ты вместе с ним. Только мысли роятся в голове, бьются о стенки, и сложно уцепиться. На подкорке ты знаешь, что схватив, сформулировав, озвучив ты сгоришь в этой боли.

Сынмин так ждал и так боялся этого дня. От нетерпения он буквально вибрировал. Сегодня отряд должен вернуться с задания. Сегодня он увидит Чана. Он ушел с группой пять недель назад. Пять недель одинокой агонии в холодной постели.

Сынмин так и не научился расставаться, хотя пора бы уже. Первое время, после того как мир пал под натиском вторжения этих тварей, подобные вылазки были поступками на грани сумасшествия. А после стали рутиной. Каждый раз, когда отряд уходил в ночь, где темнота могла скрыть их поступь, жизнь в поселении не останавливалась. Медики по-прежнему не отнимали взгляда от лабораторных стекол в поисках ответов, как найти лекарство от патогена. Жители по-прежнему, в зависимости от распределения, решали бытовые вопросы. Но все словно теряло цвет, покрываясь корочкой льда. Выжившие жили по инерции, тоскливо оглядываясь на ворота, за которыми скрылись их родные.

То, что Чан будет частью разведотряда, Сынмин ожидал. Он знал, что тот скорее перегрызет горло всем в Совете, чем согласится быть в стороне и укреплять самодельные хижины или помогать охране периметра. Но не ожидал он того, что услышав это, его мир покачнется. Чан в ту ночь, после мнимого голосования, долго держал его в объятиях и шептал, что все будет хорошо.

Его нет. Осознание врезается в тебя ударной волной, закладывая уши, ослепляя глаза. Ты не видишь ничего и видишь все. Его улыбки только для тебя, его руки на тебе, его движения под тобой. Ты открываешь рот и не слышишь своего голоса, но в ушах хрипит утреннее «Привет, Сынмини».

Когда с очередной вылазки отряд принес новость, что поселение может безопасно переместиться в соседний город, Совет был воодушевлен. Близость отголосков цивилизации пойдет на пользу всем. Да, ресурсы истощены. Но и с тем, что есть, можно работать.

Сынмин тоже был на том собрании. Он ловил робкие улыбки Чана, когда тот отвлекался на него, и чувствовал подобие счастья. Позже, лежа без сна, он представлял, как скоро они будут обниматься на удобной кровати. И вжиматься в Чана он будет по своему желанию. А не потому что матрас, который брошен на холодную землю, был настолько узким, что они с трудом помещались.

Город встретил их тишиной.

— Кто-то включил режим шумоподавления? — нервный смешок слева. Это Джисон. Как обычно скрывает тревогу за юмором.

Сынмин опускает взгляд с его лица ниже, на сцепленные руки — Минхо всегда рядом со своим парнем. Словно боится упустить даже секунду вместе, которых, возможно, осталось на пересчет. Зависть заурчала где-то в животе.

Сынмин теперь стал четко разделять свои эмоции. Словно с крахом привычного мира отпала вся мишура и напускное. Действия — только рациональные, необходимые. Общение — без потери времени, без сомнений. Кристально чисто и ясно. Выверен каждый шаг. Как шаг командира отряда, что шел впереди и на Сынмина не оглядывался.

Наличие вокзала подарило поселению надежду. Надежду найти других выживших. Надежду найти ресурсы. Надежду изменить мир. Сынмину же он подарил липкий страх. Страх потери и смерти. Он стоял у стены, слушая указания Совета о необходимости очередного похода, но уже на поезде, и растеряно смотрел на то, как Чан прячет взгляд. Толчок в плечо — Джисон сопит рядом. Он недоволен, но упрямо подходит к столу, чтобы рассмотреть план железнодорожных путей. Оглядывается еще раз — ему сейчас тоже нужна поддержка и только Сынмин может понять насколько.

— Пока генераторы работают, мы должны выжать из них все, ты ведь понимаешь? — Чан смотрит терпеливо и говорит не громко, словно перед ним несмышлёный ребенок, которого он боится спугнуть.

— Но вы не можете знать, что вас ждет на пути. А вдруг они вообще разрушены и вы далеко не пройдете. Есть ли смысл рисковать?

— Чанбин с Минхо проехали вдоль, насколько это было возможно. Разрушений нет, — Чан крепче прижимает его к себе.

Сынмин вспоминает этот разговор и чувствует обнаженной спиной фантомный стук чужого сердца, когда смотрит на фотографию, что на скотч приклеена к дверце шкафа — селфи с их прогулки по парку. В тот день было так жарко, что Сынмин безостановочно жаловался на духоту. Чан же, хихикая, обливал его со спины из бутылки. После, когда они нашли тень от огромного клена, Чан дремал на его коленях. И Сынмин, невесомо очерчивая чужую линию скул, шептал как сильно любит его и никогда не отпустит. Тогда он и сделал это фото.

Фото, которое висит сейчас здесь немым укором, что Сынмин обещание нарушил. И Чана отпустил. В неизвестность, стоя на проклятом вокзале.

Его нет. Он вновь сделал все по-своему, разыграв идеальный гамбит. Оставив тебя здесь, разбитой любимой игрушкой.

Он ни разу не сказал о своих чувствах вслух. Каждый раз, когда Чан шептал ему слова о любви в его мокрую кожу. Когда благодарно улыбался и признавался в любви при виде горячего подобия завтрака. Когда сонно моргал, говорил люблю и отключался от усталости в их постели. Сынмин осознавал — он всегда молчал в ответ. Словно сказав люблю он признается всем, что вот оно, его сокровище. То, что он боится потерять больше всего. И это разрушит его собственный мир.

Но он одевает Чану на шею свой крест. Тот, что достался ему от отца. Последняя призрачная нить, что связывает его с родными. Как оберег. Как заклинание — вернуться живым и отдать вещь обратно. И Чан понимает это, когда крепко целует его, стоя на платформе у всех на виду. Проявление чувств — редкость. Проявление отчаяния — повседневность.

Его нет. Ты не чувствуешь больше его присутствие. Ты никогда не понимал как это работает, но теперь точно знаешь, что в этом мире больше нет его дыхания. Его нет. Мир снова обретает звук. Звук настоящего. И его первые ноты — твой всхлип, который рвётся вперёд, неся знамя поражения.

— Сынмин, прости. Мы потеряли его из виду, когда они напали на нас. Он выиграл время, задержав тварей, — Минхо смотрит прямо в лицо, но взгляд будто проходит сквозь. — Мы отступили. Без него. Это был приказ. Ты понимаешь?

Сынмин чувствует, что бесконечно падает. Он оглядывается, но он по-прежнему тут. На платформе вокзала. Возле поезда, который привез отряд, у которого больше нет капитана.

— Чан опытный. Он лучший из нас. Он обязательно выживет. Мы вернемся за ним, — голос Минхо приобретает лихорадочные нотки и он хватает Сынмина за руки. Его форма блестит от вязкого слоя, марая Сынмина черным цветом.

Его больше нет. Как и смысла в твоей жизни.

Стук в дверь кажется галлюцинацией. Это часто происходит в последнее время. Сынмин слышит как скрипят половицы, шорох одежды, тяжелый выдох облегчения возвращения домой. Он слышит это и в надежде смотрит на дверь. Но она по-прежнему заперта. Чан не возвращается. Сынмин перестал смотреть.

Стук повторился. Ручка поддалась и на пороге стоит силуэт.

— Чан говорил, что ты неплохо стреляешь, — голос Чанбина непривычно хриплый. Он сорвал его сегодня, доказывая Совету необходимость вернуться. С потери Чана прошла неделя. Сынмин был там — когда все единогласно проголосовали против.

— Я ходил с отцом на охоту.

Это он сказал? Сынмин не знает.

— Мы уходим через десять минут. Решили сказать тебе. Джисон увязался с нами, он от Минхо теперь не отходит.

Сынмин резко поворачивает голову и комната плывет. Но глаза фокусируются на черном походном костюме, что протягивает Чанбин. У Чана был такой же. Он его ненавидел.

— Было бы неплохо, если за ним будет кому приглядеть. Да и нам помощники не помешают.

Совершённое зло всегда возвращается к тому, кто его совершил. А работает ли это в обратную сторону. Может, если бы ты сказал вслух, то подаренная любовь вернулась бы к тебе, как ее носителю? Невысказанные слова жгут изнутри. Говорят огонь очищает душу. Но твоя превратилась в прах.

Они уходят тихо, ночь скрывает их поступь. Она становится их подругой, оберегая. Твари темноты почему-то боятся. Ирония, что веселила все поселение. Именно ночь, после восьми дней пути, подарила Сынмину ту минуту, когда он, стоя в дозоре, услышал усталое:

— Эй, красавчик, один здесь отдыхаешь?

Когда ты шептал, что никогда не отпустишь, он слышал тебя. И мысленно вторил, что он всегда найдет путь к тебе обратно. Ради тебя он воскреснет и будет умолять о твоем прощении. Ради тебя он уничтожит в огне весь мир. Прах к праху. В этом и прелесть — даже когда ты сам от себя отказываешься — он будет верен. Он будет рядом.

Chapter Text

Сынмин понимает, что чаша терпения переполнена, когда квартира вновь встречает его не тишиной и темными окнами, а мерцанием экрана и закадровым смехом какого-то ситкома. По ушам бьют знакомые фразы, но тревога, что тащится за ним весь день, заглушает любопытство, толкая его на второй план.

Он знает, кто ждет его в гостиной. Слышит его хриплый смех, от которого по коже бегут мурашки, а внутри поднимает голову предвкушение, что через пару секунд он увидит точеный профиль, скрытый в полумраке. И да, Сынмин определено знает, что во рту мгновенно станет сухо, когда чужие губы обхватят горлышко пивной бутылки. К слову, его белый флаг капитуляции — ведь можно сколько угодно пытается убедить себя, что ему безразличны эти встречи, но зачем тогда его холодильник забит пивом, которое он даже не пьет?

После переезда в новый город, Сынмин чувствовал воодушевление днем. И пустоту разочарования после. Он не понимал, в чем дело, но погружался с головой в работу с командой. Чан тогда появился в его жизни как ураган, но остался константой. Каждое дело, каждая увесистая папка, что переполнена бумагами, содержала сотни листов с анализом, статистикой, фотографиями. Но не один из них не мог доказать, что за каждый преступлением в их городе стоит Чан.

Они встретились случайно. Чан сел за его стол, когда он безразлично ковырял свой первый обед за прошедшие сутки. Их отдел пытался раскрыть сеть сбыта наркотиков — дело шло туго. Вчера пришла информация, что их агент найден мертвым. Раскрыли.

— Не помешаю?

— Зачем ты здесь? — Сынмин определенно заинтересован. Встретить легенду лично удавалось не каждому в отделе.

— Потому что могу. Ты в моем заведении, капитан.

Сынмин оглядывает интерьер вокруг, словно видит в первый раз.

— Тебе стоит меньше работать. Эти синяки под глазами совсем не красят твое прелестное личико.

Возмущение горчит на языке, но Сынмин так устал.

— Что тебе надо?

— Это скорее, что вам надо? — Чан наклоняет голову набок, словно умиляясь, наблюдая за несмышленым малышом. — Держи, мой подарок тебе.

Флешка через стол подкатывается к Сынмину.

— Этого хватит, чтобы накрыть всю банду этих залетных.

Сынмин цепляется взглядом за собеседника. Взгляд тяжелеет.

— Я не буду твоим псом, что бегает по приказу.

— Мне и не нужно. Мне нужно, чтобы в моем городе было чисто. Приятного аппетита, Сынмини.

В каждой личности есть два начала — хорошее и плохое. И так важно уметь балансировать между. Держать лицо и молчать на совещании, хороня глубоко внутри слова о том, как стало привычно Сынмину чувствовать властные руки на своем теле, видеть синяки засосов на бедрах и заднице.

Сынмин смотрит на фотографию Чана, что прикреплена на доске поверх всей этой схемы из линий связей между эпизодами. Смотрит и молчит о том, как смотрел ночью в эти глаза и умолял сделать его своим, шептал без остановки всякий бред в мокрую кожу, когда горячий член трахал его так глубоко.

Сынмин чувствует, что весы качаются. Он должен сказать нет в следующий раз. Хорошее победит.

«Следующий раз?»

— Как ты снова попал сюда? — Сынмин устало падает в соседнее кресло, не глядя на парня. В их отношениях это скорее риторический вопрос, своеобразная преамбула словесного пинг-понга с одинаковым концом. Редко когда они идут по другому пути, и Сынмин понимает, что не готов выдать что-то большее сейчас. Голова просто раскалывалась — сплошные сборы и планерки однажды доведут его до изнеможения. Сколь мягко бы не было должностное кресло — он хочет в поле, конторская работа не для него. Потирая виски, Сынмин понимает, что не слышал ответа. Повернув голову он сталкивается с внимательным взглядом карих глаз.

— Тебе когда-нибудь говорили, что ты не гостеприимный хозяин?

Чужие глаза гипнотизируют. Внимание, густое и тягучее как патока, обволакивает и успокаивает. Сынмин пропускает в сознании момент, когда Чан двигается ближе. Нет, он видит как грациозно и легко он перемещается по дивану, отставив бутылку в сторону. Но ловит себя на мысли, что наблюдает будто со стороны.

«Наверно так себя чувствуют жертвы, парализованные от страха, когда к ним приближается хищник», — мысль мелькает в голове, но Сынмин усмехается. Жертве положено боятся. Все, что чувствует он рядом с Чаном — покой.

Поэтому он не сопротивляется, когда его сгребают и притягивают в объятия холодные руки, усаживая на колени. На сегодня хватит с него пикировок и моральных дилемм. Сынмин расслабляется, размещая ладонь на чужой груди и ловя ритм чужого сердца.

— Ты сегодня подозрительно тихий, — дыхание щекочет шею, а ловкие пальцы приятно царапают по загривку. С Чаном ему никогда не страшно — инстинкты молчат, чутье крепко спит. Только интерес и желание рука об руку входят на арену при виде этих бицепсов. Сынмин понимает, что нельзя недооценивать дикого зверя. Но пока тот терзает его только в постели — все ведь остается в условных рамках контроля?

— Ты вполне можешь исправить эту ситуацию.

Вызов брошен и атмосфера ощутимо меняется. Завтра он вновь столкнется со своей совестью в запотевшем отражении зеркала ванной. Но это будет потом. Сейчас Сынмин хочет быть эгоистом во власти хищника.

Крепкая хватка за подбородок заставляет поднять голову и встретить прямой взгляд почти черных глаз. На губы обрушился требовательный поцелуй, чужой язык берет в плен. Удовлетворить чужую похоть, подменив ее на чистое желание, получая в ответ еще больше — все что на самом деле нужно Сынмину.

«Приятная награда в конце тяжелого дня» — мысль мелькает в голове, но не успев оформиться, тонет в глухом стоне, что посылает ему Чан прямо в губы.

Тело становиться податливым — Чан может лепить из него все что хочет. Сынмин срывается, хватая его за шею, притягивая ближе. Нетерпение переполняет его. Ни с кем другим он не испытывал раньше такого сильного влечения, когда разум выключается и хочется только обладать.

Большого труда стоит вырвать свои губы из плена — не тогда, когда Чан буквально насилует его рот, обмениваясь слюной и горячим дыханием. Но как только ему дают секундную передышку, Сынмин набрасывается на чужую шею, ведя по выпуклым венам. Эти голубоватые линии под белой кожей сводят с ума. Стекающая по виску капля пота сводит с ума. Пальцы, сжимающие до боли его зад — сводят с ума.

— Сынмини, — Чан рычит его имя, вжимая в себя. Ему не нравится терять контроль, но язык лижущий его ключицы этого не знает. Сынмин разрушает Чана шаг за шагом, тянет его за собой в бездну.

Хотя это для Сынмина это бездна. Для Чана же — дом родной. Он обосновался в этой тьме с комфортом, наблюдая теперь за тем, что принадлежит ему. Приближаясь ближе в момент нужды. Сынмин так сильно сейчас ненавидит его. Он не понимает, что происходит, почему ему так нужен этот человек, почему так хочется вжаться и двигаться, бесконечно двигаться, сталкиваясь бедрами с пошлыми шлепками и пальцами, впивающимися в ребра.

Хочется вернуться, ухватиться за реальность, и Сынмин кусает нежную кожу. Но вопреки ожиданиям становиться только хуже — Чан с шипением сжимает руку в кулак на его затылке, хватая за волосы у корней, дергая, заставляя выгнуть шею и запрокинуть голову.

— За такое можно и наказание получить, малыш, — Чан впивается в него безумным взглядом, оглядывая все лицо, словно не может решить, что ему нравится больше. — Или ты этого и хочешь? Капитан.

Отрывистое напоминание о том, кто он, отрезвляет. Сынмин брыкается в чужих руках, пытаясь оттолкнуть. Он капитан, да. Один из лучших сотрудников их отдела полиции. Сидит сейчас на коленях у самого известного преступника, и пачкает белье, сдерживаясь, чтобы не спустить только от одних поцелуев.

Чан подхватывает его, сбрасывая с колен на диван, прижимая своим весом.

— Успокойся, милашка, я не враг тебе сегодня.

Сынмин смотрит на это красивое лицо и видит каждую эмоцию — страсть, желание, забота. Любовь?

— Я вижу, кто ты.

Чан безжалостен — он целует его слишком резко, а рука сжимается на чужом члене. Дрожь пронизывает Сынмина, и кажется что он горит.

«Ты никогда не был мне врагом».

— Чан, — голос звучит разбито. Сынмин бы поморщился, но он так нуждается, что ему не до этого. — Пожалуйста, трахни меня.

— Для тебя все что угодно, малыш, — Чан прижимает их лбы друг к другу. — Все что попросишь.

Сынмин не решил для себя, что является отражением его плохого начала — молчание в отделе или то, что он в восторге наблюдает, как проявляются следы полумесяцев от ногтей на чужой плоти.

Возможно баланс уже давно нарушен. Ему плевать. Все, что он сейчас хочет — дышать этим телом, наслаждаясь тем, как член наполняет его.

Но когда Чан, с протяжным стоном откидывает голову назад и, содрогаясь, грязно и горячо кончает на него, он определенно чувствует себя на своем месте. Рядом с ним.